Радиостанция«Тамара»

Тем более несчастье… Ты правду сказал?

Я кивнул, а про себя подумал, что Дамка, если бы я бросил ее умирать там, в дровах, меня не простила бы, да я и сам себя не простил. А значит, мое неожиданное вранье вовсе не вранье. Так, маленькая неправда, подхваченная сметливым начальником.

– С кем не случается… В молодости, – с видимым сочувствием продолжала Люся. – Да еще – дама… Кстати, я, кажется, тебя видела с какой-то дамой в электричке?

Это не она? – И когда я помотал головой, спросила: – А кто она, не секрет? Мне показалось, что я ее где-то видела. Она не в институте работает?

– Нет, – отвечал я, не поднимая головы. Это смахивало уже на допрос.

– А где же она работает?

– Она нигде не работает.

– Учится? Где она учится?

– Я точно не знаю.

Заметив, что заявление дописано, да оно давно было дописано, это я валял ваньку, тянул, чтобы выиграть время, сообразив, что вся эта процедура с заявлением затеяна неспроста, Люся ловко подхватила листок со стола, как бы показывая, что решение моего дела у нее, а не у Комарова в руках.

– Как же так? – спросила она. – Дружишь с девушкой и даже не поинтересовался, где учится?

– Я не дружу с этой девушкой, – подчеркнуто твердо произнес я и впервые посмотрел Люсе в глаза. Если она слышала наш разговор, а она, конечно, его слышала, то знает получше меня, какая у нас с ней дружба!

– Ну ладно, – сразу согласилась Люся. – Допустим, знакомая. Но такая, извини меня, неразборчивость в знакомствах… Случайные связи… Вы же небось не только о пустяках толковали?

Это уже была покупка из самых, что ли, дешевых! Я даже разозлился. Нахально уставясь ей в лицо, подтвердил:

– О пустяках. О чем еще?

А про себя добавил: «Ты, сучка, хоть знаешь, о чем мы толковали, но не скажешь, иначе тебе придется объяснять, что ты самым элементарным образом подслушивала!

Вот так!» И поднялся, показывая, что разговорчик наш продолжать не намерен.

Но Люся и сама поняла, что совершила оплошку, и тут же сменила тон.

– Пожалуйста, присядь, – попросила. – У меня только один вопрос… Я долго не задержу, правда.

Я нехотя опустился в комаровское кресло.

– Горячитесь по молодости, – упрекнула мягко Люся. – А вам, между прочим, добра желают. – Тут она оглянулась, потому что хлопнула дверь, в свой собственный кабинет просунулся Комаров и тотчас, завидя нас, замахал руками: «Сидите! Сидите!

Я не хотел мешать, я потом!» И исчез. А я вдруг понял, что все не случайно: и присутствие Люси, и поведение Комарова, и этот разговор наедине. – Можно сказать, ты на наших глазах, у нас тут, в лаборатории, вырос. Кто же тебе поможет, если не мы.

– Чем помогут?

– Всем, – сразу сказала Люся. – И этим – тоже! – пополоскав в воздухе моим заявлением. – И добрым советом! Тем более что у нас все непросто, еще эта провокация с радистом! – Она почему-то снова оглянулась на дверь, хотя никто в нее уже не лез. – Ты честный парень, мы знаем, и не можешь относиться равнодушно к таким явлениям, которые вокруг нас происходят… Но в семье не без урода, и бывают люди двуличные, которые открыто, может, и не выступят, а за спиной будут злорадствовать, пересказывать всякую грязь и ложь… Понимаешь, о чем я говорю?

Я кивнул. Как не понять. Но черт меня дернул за язык:

– Про любовь… Это разве ложь?

У Люси даже лицо потемнело, так ее зацепил вопрос.

– Не просто ложь! – закричала она. – Это же ловушка для легковерных, для таких вот глупышей, как ты… Слюни распустите, а он читает по бумажке нужный текст, и даже, возможно, в нем скрытая шифровка той же организации под названием «Тамара», что ей делать, как шпионить! Да, да!

– Значит, и Тамары нет? – спросил я.

– Да нет же никакой Тамары! Это подпольная кличка, за ней кто угодно стоять может!

– А кто?

– Да кто угодно. Может, он даже рядом с тобой ходит, улыбается, ты ему веришь! А он-то и есть «Тамара»!

– А зачем же он тогда про любовь говорит? – упрямился я.

– Да чтобы ты слушал! Про любовь-то все хотят слушать, да еще так сладко поет…

Неужели ты не чувствуешь, что слушать-то ЭТОГО противно? Хотя вроде о любви! А на самом деле совсем о другом. Не знаешь, что так бывает?

– Не знаю, – сознался я. Но врал, потому что верил – можно зашифровать и подделать что угодно, только не чувство, особенно такое, как любовь.

Но я кивал, не поднимая головы. Знал, что Люся внимательно следит за моим лицом.

Я не хотел, чтобы она поняла, о чем могу думать.

– Вот у меня с Комаровым… Нет, у нас, – поправилась она, – будет к тебе просьба… – И сделала паузу. Повторила: – Просьба… Помочь… нам помочь…

Вдруг случайно увидишь, услышишь, словом, поймешь, что есть такие люди, которые нам мешают… Приди и расскажи. Об этом никто не узнает, зато мы примем меры.

Это будет лучше для всех. Ты поможешь избежать скандала, выявить негодяя, который пользуется нашим общим доверием. Нам надо быть всем вместе, – заключила Люся. – Мы должны друг другу помогать. И доверять. Вот ты сказал, что прогулял, но была веская причина, так мы тебе доверяем… Готовы помочь… Наша сила в помощи друг другу… Ты понял? – спросила в упор Люся.

Я опять кивнул. Понял: если стану стучать, мне простят прогул. И в этом, она правду сказала, их сила. Но сам виноват – подставился, теперь насядут. А если дать сейчас в рожу, пожалуй, и выгонят, может, и под суд отдадут. А кто меня защитит, кто поможет деньгами на хлеб…

– Ты все понял?

– Все понял.

Это единственное, что я мог сказать, пряча от Люси глаза.

– Я рада. – Она бодро улыбнулась мне теперь как своему. – Разговор, конечно, между нами, но ты подумай насчет той девицы, неплохо бы узнать, откуда она! Да нет, я зла ей не сделаю, просто на всякий случай…

– Я все понял, – как попка-попугай, повторил я. И меня отпустили.

Я нахожусь внутри «летающей крепости», будто в чреве кита, где стрингера – как ребра и куда при случае, как в сказке Ершова, без труда бы поместилась целая деревенька вместе с ее жителями. В гулком железном пространстве, изолированном от внешнего мира, я занимаюсь прозаическим делом: тарирую приборы под названием «термопары», ну понятно – измеряют они температурный режим работы моторов, когда самолет в воздухе, а кинокамера в это время фиксирует показания приборов.

Но пока машина на земле, она целиком принадлежит наземному персоналу: мотористам, радистам, механикам, прибористам, заправщикам и так далее, а я как раз тот самый приборист, сосланный сюда, на край аэродрома, все равно как в дальнюю сибирскую ссылку, подальше от лаборатории. Все потому, что старая, испуганная на всю жизнь Вобла, она же табельщица Зиночка, не простила мне «даму» – да старые девы такого никому не прощают! – и все-таки настучала о прогуле куда-то наверх. Комаров на всякий, как говорят, пожарный случай быстро приказал исчезнуть, не мозолить глаза начальству. «Уберите этого дамского угодника на недельку-другую, – приказал он, – авось за суетой и забудут! Кто там у нас на «американце» работает?

Тахтагулов? Вот и передайте его в помощь Тахтагулову, чтобы сидел в самолете и носа не высовывал, пока не позовут!»

С тем и отправили в ссылку на аэродром, в дальний его край.

«Американец» – одна из двух «летающих крепостей», которые в свое время, как объяснил Тахтагулов, наши боевые летчики захватили в войну с Японией на Дальнем Востоке и перегнали сюда. Посадили союзничков, по всей видимости, заблудившихся, на нашем дальневосточном аэродроме и расстреляли, не без того, весь его экипаж, а может, и не расстреляли, а заставили гнить на урановых рудниках, чтобы из их американских испорченных мозгов выветрилось не только капиталистическое прошлое, но даже их собственные имена. Теперь по образу и подобию «крепости» наклепали еще своих двенадцать таких машин! Копии, на первый взгляд (и на второй, и на третий), не отличишь! Но вот загвоздочка какая вышла – у наших машин и у ихних моторы не ровня: мы на своих через сто часов работы меняем, а ихний – летает. Мы опять меняем, а ихний опять все летает. Стыдно сказать, без смены. В чем дело – без поллитры не разберешь. Отчего они гады такие и что в них особого, секретно американского, что не хотят они скверно работать? Вот и летаем, и смотрим, и сравниваем, и разводим руками! А летает для контроля мой нынешний начальник Тахтагулов, самолет поднимает в воздух командир корабля знаменитый Кошкин, а вокруг все конструкторы, генералы, представители фирм и заводов. Я же вместе с остальной обслугой провожаю и встречаю машину на земле и, стоя под леденящим мартовским ветром, вижу, как со стремянки сходит Тахтагулов в меховой куртке, в шлемофоне и унтах, ему полагается спецодежда, и показывает издалека большой палец. Это означает, что полет прошел как надо и приборчики, проверенные мной, фурыкали (наше лабораторное словцо!), да и сама машинка, которая «крепость» Б-29, тоже фурыкала; механики, обслуживающие наших «парадников», завидуют нам черной завистью.