Корона на завязочках

Спасибо, уберегли.

А вот то — не уберегли. Могилы не сохранили.

Мой гость в полном замешательстве. И чтобы как-то изменить состояние, свое и мое, он говорит, что вообще-то ходим мы по поверхности земли, под каждым сантиметром которой что-то… накопленное тысячелетиями… Уйми свою мнительность. Нет выбора. Пошли.

Нет выбора. Унимаю.

Идем дальше. Длинная прямая улица. Улица — подножье оврагов, что высятся по правую сторону, если идти от «тех» мест, от мест, где уже нет Бабьего Яра. Овраг этот тянется длинно, до следующего перекрестка. Овражные это места. Яр — ведь тоже овраг. И вдруг видим: на склонах руки… ноги… что-то еще, не разглядеть. Зажмурились.

Кто-то из прохожих вывел из состояния столбняка. Наверху, говорит, протезный завод. Время от времени выбрасывают брак. Ребята подбирают и относят на свалку. Но до этого успевают попугать друг друга. И прохожих.

А меня словно пронзило — в первые годы после оккупации можно было услышать: «Сходил в Бабий Яр, накопал…». Добывали ребята всякую мелочь: то ножницы, то напильник… Люди шли туда с вещами и инструментами. А после второй катастрофы на поверхности — и кости, и остатки каких-то железок, и куски почерневшей материи…

А еще через десятилетия — вот этот протезный завод. И тоже выбрасывает на поверхность.

Ничто не уходит.

Нас в машине — трое, и мы едем в Иерусалим. Тишина и покой. В Израиле в сентябре еще лето, но уже нет зноя. Едем-катим по гладкому шоссе, слева — поле с редкими масляничными деревьями, справа — то же. Однообразие и шуршание шин. И вдруг мне стало страшно. «Ты что, бедуинов боишься?», — дочка улыбается и что-то говорит водителю. Тот резко затормозил и оглянулся. И говорит, что в этих местах происходили жестокие сражения с крестоносцами. Когда? В Средние века…

Это не имеет значения — когда. Важно, что были. Он экскурсовод, он знает.

Ничто не уходит.

Кейк-Уок вместо Жиги

После Сарабанды положено исполнить Жигу и этим завершить цикл. Такова традиция от 18-го столетия. Но она нарушалась, почему-то чаще всего — в 20-ом веке, хотя, как ни странно, Жига бытует и поныне в старых моряцких пабах. Но, как видно, это другая форма бытования. Для долговечности жанра требуется способность его к инотолкованию его, к иносказанию. Вероятно, после тех Сарабанд, что оставил нам в наследие 20-й век, Жигу не с чем ассоциировать.

Сижу я в кресле, в которое втиснула меня Настасья, когда мы делали корону. Когда это было? Передо мной стоит мишка все в том же положении: в глубоком поклоне. Я смотрю на свою Настасью: она устала. Еще бы, — думаю я. После долгих перипетий, навязанных бабушкиной памятью, после путешествий по временам, о которых она знать не знает и ведать не ведает, слава богу…

— Чего бы ты хотела, Настасья?

Настя отвечает сразу:

— Пирога. Сладкого. Я есть хочу.

Правильно. Простое житейское решение — сладкий пирог. Есть даже такой танец: Кейк-Уок называется. По-английски пишется одним словом «cakewalk». Шествие с пирогом. Танец родился в Америке, и музыка похожа на джаз.

— Ты знаешь, что такое синкопа?

— Знаю, — говорит Настя. — Синкопа — это икота в музыке. Чаю хочу с пирогом.

— Пирог на кухне. Приглашай своих кукол. Тех, которых мы с тобой делаем из пластмассовых ложек. Помнишь, как мы их называем? «Населением планеты». А у композитора Дебюсси есть произведение «Кукольный Кейк-Уок». Вот и получается: Кейк-Уок для кукол, населяющих планету. А что до короны, то пусть ее носят наши куклы: короли, королевы и принцессы.

— Бабушка, у тебя был друг в детстве? Был? Так вот, это была я. Ты была еще маленькой, и я тебя качала. Покачай меня так, как я тебя, когда ты была маленькой.