Идеалист

— Какие процессы и закономерности надо учитывать?

— Ну, насколько я понял, вы проводили аналогию со сталинскими временами? — осторожно начал Илья, и Игорь почти кивнул. — Однако, насколько оправдана такая аналогия? Ведь ситуация в корне отличается от довоенной и послевоенной.

— Любопытно, чем?

— Как это — чем?! — изумился Илья. И психологически, и политически, и экономически. Если хотите, я поясню вкратце. В политическом отношении страна была за железным занавесом, действия правительства не подвергались моральной оценке, единоначалие исключало всякую критику даже внутри правительства. Психологически репрессии были возможны потому, что война только кончилась и народу не трудно было внушить, что остался недобитый, затаившийся враг, да и к насилию люди относились довольно легко. Наконец, экономика восстановительного периода носит более экстенсивный чем интенсивный характер, и ее проблемы можно было решать насильственной мобилизацией масс. В то время как сейчас происходит НТР, качественная перестройка промышленности, смена технологии, а их насилием не сделаешь; сейчас нет экономической необходимости сажать миллионы людей, чтобы иметь бесплатную рабскую силу.

— Тем не менее миллионов пять-семь все-таки сидит, — жестко заметил Игорь. — Вы преувеличиваете значение НТР; посмотрите, как строят в столице — как и сто, и двести лет назад, характер труда почти не изменился, потребность в миллионах рабов осталась. Но я говорил не об Иванах Денисовичах… Речь шла о чистках среди интеллигенции. В них тоже вы усматриваете экономическую необходимость?

Илья задумался.

— Трудно сказать, возможно — политическую… консолидировать духовные силы общества перед лицом внешней опасности… Во всяком случае сейчас массовые репрессии против интеллигенции невозможны, — голос Ильи окреп, — экономика невероятно усложнилась, она живет собственной жизнью и диктует свои законы общественным отношениям. Уже нельзя произвольно перебрасывать огромные человеческие и финансовые ресурсы из одной отрасли в другую. Требуется внутренняя перестройка хозяйственных отношений — отсюда и вся эта затея с реформой у нас, в Чехословакии, в Венгрии…

— Экий материалист! — усмехнулся Игорь, поворачиваясь к Андрею. — Предположим, все это так. Но почему, почему невозможны репрессии — убей меня, не пойму.

— Очень просто. Реформа предусматривает либерализацию хозяйственных отношений — директорам больше самостоятельности и т. д. А это невозможно без общей либерализации — без нее реформа захлебнется…

— Н-да-а, чудовищно! — заулыбался Игорь, показывая темные, прокуренные зубы. — Вы рассуждаете, как американские советологи, мечтающие о конвергенции, которым очень хочется верить, что Россия — нормальная, или почти нормальная страна. Они не замечают, не хотят замечать наш звериный оскал, чтобы не потерять аппетит и сон. Они применяют к нам общечеловеческие мерки и совершают при этом грубейшую ошибку — к России неприменимы все эти стадии роста! Им этого не понять — они чересчур христиане даже в своем атеизме, но вы-то русский! Как вы можете быть таким наивным и благодушествующим?! Где вы живете, что вы читаете, слушаете, философ?!

— Илья — оптимист, — сказал Андрей, подливая всем коньяк. — От него всегда веет оптимизмом и здоровьем.

— Ну, хорошо, — проворчал Илья, бросив на Андрея сердитый взгляд, — свою точку зрения я изложил, а вы можете доказать свое утверждение?

— Видите ли, — холодно ответил Игорь, — чтобы понять вашу концепцию, достаточно знать диамат и политэкономию в университетском объеме, а для того, чтобы почувствовать особенность, исключительность России, надо иметь внутреннее чутье и неизмеримо больше знать.

Илья почувствовал, что во рту у него пересохло, и разом опрокинул свой коньяк — Андрей не верил собственным глазам.

— Я охотно признаю свое невежество, ибо никогда не занимался историей, — покраснел Илья, — но ведь можно… вы не могли бы изложить основные факты? Если бы у нас сейчас проводились массовые репрессии, то в университете было бы, вероятно, известно…

— Ну, если вам не известно, то отчасти этому есть оправдание — вы ведь даже приемника не слушаете? — Игорь встал и откровенно посмотрел на часы. — У меня нет ни времени, ни желания заниматься ликбезом. Я пойду, а то мне завтра на службу, — добавил он, обращаясь к Андрею, и, кивнув не столько Илье, сколько столу, вышел.

Андрей последовал за ним, но вскоре вернулся и мягко сказал:

— Ты не реагируй на него, он хороший мужик. Бывает иногда резок, но… видишь ли, ты ему на больную мозоль наступил — его самого год назад за демонстрацию пятого декабря выгнали с истфака…

— И что он сейчас делает? — побледнел Илья.

— На каком-то заводе работает не то наладчиком, не то настройщиком, в общем, что-то там с приборами делает. Он же спец в ентом деле.

«Демонстрация, завод» холодом отозвались в груди — Илья представил себе токарный цех, в котором после восьмого класса проходил двадцатидневную практику: шум, грязь, мат, муки ранних вставаний…

— Он учился в бауманском, но на втором курсе понял, что не туда попал, и бросил, — говорил Андрей, — его загребли в армию, отбухал три года и поступил в МГУ. Так-то.

— А что это за факты, про которые он говорил? Я мог бы с ними познакомиться?

Андрей пожал плечами.

— Ну, это не перечень, разумеется… Он имел в виду, видимо, в основном, советский период. Тут, знаешь ли, забавные казусы случаются. «Мы больше всех в мире читаем» — и в метро, и в автобусах, а спроси нашего грамотея, когда началась вторая мировая война, скажет — в сорок первом. Но это так — к слову, у меня бывают иногда любопытные материалы, беда только в том, что их надо срочно читать.

— Что же ты раньше мне… меня…

— Извини, старик, но ты сам не очень-то интересовался. Но теперь, если что, я буду звонить.

— Черт возьми, как я тебе обязан! — сказал Илья горячо. — Ведь у меня к тебе было два дела, а теперь еще и третье образовалось. Не знаю, чем я…

— До чего ты щепетилен, старина, — прямо тошнит. И откуда ты такой? Никак не можешь по-русски — без церемоний.

— Ну, хорошо. Видишь ли, я хотел бы пригласить, вернее — привести к тебе несколько своих знакомых, показать твои работы… Да и вообще, можно было бы устроить неплохую вечеринку… Дело в том, что двое из них — особы женского пола и весьма очаровательные, насколько я понимаю…

— А что я говорил про блондинку! У меня нюх, я сразу почуял, — рассмеялся Андрей. — Наш друг-философ думает устроить вечеринку с участием очаровательных особ! В чем же дело? Ты же знаешь, меня хлебом не корми, а компанию подай. Кстати, кто они, если не секрет?

— Поляки. Приехали на год изучать литературу, язык… Если бы ты пригласил Инну, или кого еще из поэтов, актеров… Девушки поют под гитару, да еще как!

— Это не проблема, — сказал Андрей, — поэтов у нас как собак нерезаных, хотя я, конечно, рассчитываю на Инну. А когда ты себе мыслишь мероприятие?

— Хорошо бы дней через двадцать.

— Идет, я позвоню тебе после праздников. Кстати, а что ты делаешь шестого-седьмого? Может, придешь?

— Спасибо, но я еще не знаю… Боюсь, что я не совсем свободен…

— Ну, старик, ты меня заинтриговал своими полячками, — сказал Андрей, усмехаясь в бороду.

— Собственно, — продолжал неуверенно Илья, — второе дело тоже связано с ними. У них на днях день рождения — они близняшки, — и я бы хотел что-нибудь такое подарить… Один подарок я уже купил — альбом русской музыки, ну, ты наверняка знаешь, а вот второй… Я буквально с ног сбился — такая проблема, оказалось!

— Что-то мне страшно захотелось взглянуть на них, — хитро прищурился Андрей.

— Да, да, конечно, мне тоже. Но что делать? Я за два дня исходил магазинов больше, чем за всю свою жизнь, а результаты… Такая все пошлость.

— Представляю, представляю. Надо подумать, — посерьезнел художник. — А каковы они по складу, особенно эта, которая?.. Что предпочтительнее — модерновое или… Впрочем, молодые девки…