Иисус говорит: peace!

Буковки на дисплее складывались во фразу:

– Извини, у меня в школе тройка была по русскому языку.

17.

– Пять баллов! Он – молодец!

– Да, он молодец. Теперь ему надо вовремя умереть.

– Не поняла?…

Концерт был нормальный. Не феерия, но все равно – здорово. Клуб был набит битком. Похудевший Никонов жег. Вся их маргинальная группа жгла. Ударник без шеи выдумал какую-то свою технику игры: и самое удивительное, что она работала! Гитарист-левша, развернувший обычную правостороннюю гитару, даже не переставил на ней струны! Но музыка получалась. Стабильным казался басист…

Действо палили серолицые дядьки в штатском. Они были смешные.

Мальчики и девочки визжали, тянули свои тонкие ручонки. Дружно трясли головами во время признанных хитов. Как можно слушать песню и одновременно трясти головой? Девочку, бьющуюся в экстазе рядом с нами, я узнал: раздавала листовки на площади Восстания. Что же такое происходит… Утром ты, паразитка, раздаешь эти поганые рекламные листовки, а вечером – бросаешь вызов обществу! Хотя… чем я лучше?

– Что тут непонятного? Представь, каким будет Никонов лет через двадцать. Самопародия. Что было бы с Кобейном, доживи он с божьей помощью до полтинника?

– Так он и не дожил… с божьей помощью.

– Вот и я об этом. Надо вовремя умереть, чтобы стать легендой, а не посмешищем. Сегодня наверняка фанаты не думают о том, как Леша красит ногти в черный цвет, чтобы соответствовать. Сидит такой умный подонок и аккуратно мажет их кисточкой. А потом думать об этом будет каждый, понимаешь?! Ему не измениться уже. Он сам загнал себя в эти рамки. Подонки не должны меняться и доживать до глубокой счастливой старости, какими бы умными они ни были! Даже фанатам этого не хочется. Они ждут легенды, чтобы, б…, пойти и покончить жизнь самоубийством на ее могиле! Ума ведь больше ни на что не хватает, кроме как бегать за выдуманной легендой и верещать: ой, вы такой классный или классная! И потом сразу сорок пять трупиков в годовщину!…

– Нет, ты точно зануда! – сказала Алиса. – Гляди, как ноешь. И что в итоге-то?

– Но ведь это страшно! Такие люди, как Никонов, изначально – жертвы.

– Ладно, – кивнула Алиса. – Хорошо. Пусть так. Жертвы плодят жертв. Но от этих твоих разговоров ничего не изменится. Вот зачем ты сейчас так долго думаешь о Никонове? На фига? Вместо того, чтобы просто получать удовольствие от концерта. Человек трудился очень много, ногти красил… Или это ты умничаешь, чтобы благоприятное впечатление на меня произвести?

– Отстань, – отмахнулся я. – Все.

– Дорогой мой, – улыбнулась Алиса. – Ты послушай себя. Да ты не то что в рамках, ты в тесной клеточке сидишь. И плюешься оттуда.

– А ты нет?

– А я – свободна. Видишь, по улице гуляю. Я давно с этим разобралась. У меня есть дело, которое мне нравится. Все прочее – хлам. Закачивать этот хлам в себя я не стану. Я, конечно, не хочу упускать светлые моменты в жизни, приятных мне людей. Но ведь их бывает не так много…

– Как у тебя просто выходит…

– К чему эти сложности? Мне кажется, что твои беды случаются оттого, что ты не в курсе, где можно собственные руки и мозги по-настоящему приспособить. Не обижайся.

– С чего ты взяла, что у меня – беды?

– Ну, нет так нет…

– Конечно, дело у нее…

Мы шли по какой-то улице. Я снова смотрел под ноги. Было темно.

В сердце клокотала обида, но мозг понимал: Алиса права. Вроде бы и ровесники, а в жизни она соображает больше моего. Вот опять. Запариваюсь. Нужу. Гоню себя в клетку и грызу потом прутья, хоть они – иллюзия. И клетка – иллюзия. А я кто? Стоп, хватит…

У Алисы, кстати, своя музыкальная группа. Играют трип-хоп. Она закончила музыкальную школу. Теперь заканчивает университет. Типа переводчик. Сама питерская, но с родителями жить не хочет. Подрабатывает выступлениями в клубах и написанием работ для студентов иностранного. Алкоголя пьет мало, курит много. Иногда косяки забивает. Любит ходить по барам. Худенькая темноволосая девушка с восточным разрезом глаз, у которой все в порядке. Которая знает, что ей надо. И главное, знает, чего ей не надо ни в коем случае. Не дура. Так, слегка помешанная… на электронных эффектах.

А правда… я – кто?

– Ты гостиницу “Англетер” видел?

Я покачал головой.

– Пойдем покажу, – она легко взяла меня за руку.

Спустя какое-то время мы стояли перед зданием номер двадцать четыре по улице Гоголя, на фасаде которого прибита белая табличка, искусственно расколотая надвое. Табличка поясняла, что здесь 28 декабря 1925 года трагически оборвалась жизнь русского поэта С. А. Есенина. Рядом – Исаакиевский собор. Памятник архитектуры позднего классицизма.

– Сорок пять трупиков, говоришь?

– Я – дурак.

Алиса пожала мою ладонь.

– Ты не дурак. Просто в мире так заведено: что должно произойти – то происходит. А гадать о непроизошедшем – бессмысленно. Вряд ли угадаешь…

Зарядил дождь. Асфальт потемнел от воды. Становилось прохладно. Я поежился.

– Домой? – спросила Алиса.

– Пора!

– Давай поторопимся, а то в метро не успеем…

Поток граждан в метро иссякал. Мы вышли на платформу. Наши лица обдувал ветерок. Затем мы сели в вагон.

Наши пальцы переплелись и не расплетались до конца пути.

– А в Эрмитаже ты был?

– Не очень люблю музеи.

– Я тоже их терпеть не могу. Но Эрмитаж – исключение. Замечательное место уединения…

– Я бы в театр хотел сходить.

– На “Горе от ума”?

– Прекращай острить!

– Мне рассказывали про постановки в Мариинском.

– Что именно?

Алиса прищурилась.

– Про “Дон Кихота” рассказывали. По идее у Дона обязан быть рыцарский конь, а у его оруженосца Санчо – осел. Выписали реквизит. Но осел занедужил, поэтому прислали ослицу. И посреди представления конь, наслушавшись Сервантеса, возбудился, как… ну как конь! И пожелал совокупиться с этой ослицей. А животина-то и не против, даже наоборот! Режиссер в шоке: давайте занавес! Зрители улюлюкают, кричат: дайте досмотреть, мы за билеты уплатили…

Я фыркнул и почесал нос.

– И про “Грозу” Островского. Там в финальной сцене Катерина бросается вниз головой с обрыва. Да?

– Наверное, – я пожал плечами.

– Так вот, – продолжала Алиса, – некие умники, проявив изрядную фантазию, заменили маты, на которые должна была упасть актриса, батутом. И когда наша Катерина после всей драмы опять возносится над обрывом, и сие вознесение сопровождается вдохновенным монологом, только на сей раз матерным…

– Достаточно, – проговорил я, отсмеявшись. – Ценю твои попытки меня развеселить, но боюсь, что щас мой мочевой пузырь лопнет.

– Коленки мне не ошпарь.

– Постараюсь…

А потом мы целовались в подъезде. Пахнущем кошками и потерянным временем.

– Стой, погоди…

– Что-то не так? – спросила Алиса. – Мы оба этого хотим. Разве нет?

Она стояла очень близко. Люблю запах мокрых волос.

– Прости, но я не могу. Сегодня – не могу. Я… это сложно объяснить.

– Да, ладно. Не оправдывайся.

Алиса отстранилась. Она была явно разочарована.

– Это неправильно, неправильно, неправильно, – я словно шептал заклинание.