Белуга

– Слышь-ко, а вдруг это не Шашин…

– Тогда берем.

– Отвяжи конец. Сейчас мы его на возврате перевстретим. Полуглиссер испуганно взвыл и, развернувшись, пошел на воду.

– Заводи, – крикнул старшой, и в тот же миг Миша-маленький рванул на себя пусковой шнур.

Мотор сыто замурлыкал, и шлюпка тихим ходом пошла наперелом полуглиссеру. Свояки молча всматривались в приближающиеся сигнальные огни. Их охватило беспокойство и нетерпение, которые они испытывают всякий раз, когда приходится брать обловщика. И хотя сейчас они предполагали встретиться с милиционером Шашиным, каждый из охранщиков допускал мысль, что это, быть может, и не он, а кто-то другой, пока что не известный для них человек, приятель Анохи. Потому были свояки готовы ко всему. Миша-большой расстегнул кобуру пистолета и сдвинул ее вдоль ремня к животу. То же самое сделал и Миша-маленький.

Тот, что на полуглиссере, заметил их, сбавил ход и оба суденышка, как бы присматриваясь друг к другу, медленно сближались. Миша-большой включил фару, и желтый сноп света выхватил из темени полуглиссер, а на нем участкового Шашина. И сразу будто камень от сердца отвалился.

– А мы брать настроились, – заулыбался Миша-большой, когда суденышки сблизились.

– Обыденкой обернулся? – спросил Миша-маленький.

– Да что-то зазнобило. Холодная весна. Вот еду и дрожь в теле. – Шашин был бледен, подбородок мелко-мелко вздрагивал. – А тут с Анохой повздорил. Завернул посмотреть чтоб, а ему не по ндраву.

– Брюзгач. Медом не корми, лишь бы ему погундосить.

– От его ворчни рыба в момент дохнет. Я свояку говорю, надо бы изобрести аппарат для щекотки. С ним бы и подступаться к Анохе.

– Не заболеть бы, – Шашин засуетился, нажал на стартер. – Ну, бывайте. До райцентра дорога неблизкая.

– Айда и мы, – предложил Миша-большой, – попусту что торчать. Коль Аноху спугнули, проку не будет.

– Факт, – охотно согласился Миша-маленький и направил шлюпку вниз по реке к сторожевому посту.

А чуть раньше, на грани дня и ночи, с Петром и Гришей произошла вот какая история. Вначале они долго и безуспешно бродили между низкорослыми ветлами по холодной задерневшей земле, пересекли круглую в белых крапинках одуванчиков луговину. Петр поначалу согласился идти с Гришей, но вскоре настроился прекратить поиски. Мальчишеская затея – не больше. Хорошо еще, что на тоне никто не знает о ней. Иначе засмеяли бы…

Гриша, однако, стоял на своем: должно быть скрытное место, куда Аноха втай складывает то, что не с руки держать при себе.

Вечерняя сырость окутала лес. Нерешительно, редко и длинно мигая, заголубели на востоке первые звездочки. Совсем пора было уже возвращаться нагоню, но тут Гриша вспомнил:

– Слушай, Петь, вон за тем колком толстенное дерево стояло. В два обхвата. А молния ка-а-ак шибанет…

– Ну и что, – с нетерпением перебил Петр.

– Верх сгорел, а ствол метра на три остался. И огромное дупло образовалось. Пацанами мы здесь в войну играли. Я часто там прятался.

– Пошли. – Петр решительно направился к ветловому колку, решив про себя, что больше он не будет слушаться Гришу и прекратит эти дурацкие поиски.

Ветлянник был молодым, поднявшимся на лесной вырубке. То и дело ноги натыкались на полуистлевшие трухлявые пнины.

– Ноги поломаешь. – чертыхался Петр.

– У меня фонарик есть. – Гриша полез в брючный карман, но Петр остановил его:

– Не надо. Приемка рядом: приметят. Далеко еще?

– А вот, – Гриша прошел несколько шагов, раздвинул ветви и перед ними открылась небольшая росчисть, посреди которой лесным чудищем разлепилась обгоревшая колода. Верх ее наискосок срезан, чуть ниже обломанные и тоже обуглившиеся сучья-кривули. А на высоте мальчишеского роста зияла огромная дыра.

Гриша подбежал к пню, осветил дупло фонарем и заглянул внутрь. Просунув в дупло руку, он стал шарить внутри.

– Ну, чего ты?

– Листьев тут навалено… погоди… – И вдруг зашептал осипшим голосом: – Тут мешок. Глянь-ко.

Петр вначале тоже ничего не мог различить, кроме вороха истлевших, цвета жирной земли, листьев, но, когда разворошил их, рука нащупала податливую шероховатую мешковину. Петр нашарил раструб мешка и сунул руку в полость. Пальцы наткнулись на что-то круглое, запеленатое в холстину, плотное, словно булыжник. Он взял один кругляш и вытащил из мешка.

В холстине была завернута головка паюсной икры – круто посоленной, отжатой в мешковине.

– Там почти полон мешок – под завязку, – пораженный находкой, вполголоса сказал Петр. – Вот гад!

– Белуга-то была с кулас… Чего делать-то будем, а?

– Да-а, фокус… – Петр задумался на миг. Вот тебе и ребячья затея. Гриша-то прав оказался. – Сделаем так. Положим икру назад и айда к Филиппу Матвеичу. Расскажем все, а он уж рассудит, что к чему.

– Можно к Чебурову, отчего же, – согласился Гриша, но в голосе его Петр уловил скрытое недовольство. – Может, в милицию сразу, а? Вон утром участковый на низ поехал. Завтра он вернется, ему и скажем, а?

– Не будем откладывать, – ответил Петр, – Филипп Матвеич – мужик что надо, – Петр вернул сверток в мешок и заложил его листьями.

На Лицевую они вернулись возбужденные и вместе с тем обрадованные находкой. Филиппа разыскали в его комнатушке. Мужик уже разобрал постель и был в исподнем. Он, едва ребята ввалились в дверь, смекнул, что они не зря весь вечер плутали по острову, а сейчас взбудораженные, с хмельными от волнения глазами, заявились к нему. Филипп молча выслушал Петра и так же, не проронив ни слова, в раздумчивости стал одеваться.

Снаружи, на рундуке, скрипнули половицы, дверь шатнулась и открылась. Вошел Усман.

– Глядел окна – ребят бежит. В казарма не зашел, к Филипп торопится…

– Тут, Усман, такое дело, – Филипп коротко поведал звеньевому о том, что только что узнал сам.

– Уй-бай! – засокрушался Усман. Но его обеспокоило другое: – Тюрма Аноха, верный тюрма! Как Дашка будет жить, уй-бай…

– Довольно сопли размазывать, – оборвал его Филипп.

– Молчим, Филипп, молчим, булдэ…

Усман затих. А звеньевой тем временем говорил ребятам: