Джаз в Аляске

«Дорогие телезрители, не пропустите! Буквально сейчас начинается наш конкурс, спонсором которого выступает шампунь „Гальо Блай"…»

– Что за слюнявая рожа! – заметил Русский, после того как пожаловался, что в кухонном шкафу нет кофейных чашек. – Меня всегда поражали люди, битком наполняющие трибуны на телешоу.

– Скорее всего, это солдаты армии homeless, [25] призванные под картонные афиши тротуаров Манхэттена. Несчастные, которым выдают по тарелке супа и по комплекту нательного белья и размещают в качестве публики после хорошенького бритья и стрижки.

– Тарелка горячего супа в обмен на чахлые лицемерные аплодисменты. Это было бы неплохо. Если так, то телевидение на что-нибудь да годится. Тогда у него появляется какая-никакая социальная полезность. Горячий суп. С паршивой овцы…

Сквозь распахнутые окна в комнату проникали лучи зеленого света. За неимением чашек Николас подал кофе в хрустальных бокалах. В целом мире не было человека, который готовил бы такой изысканный кофе, как Русский. Для него приготовление этого напитка было чем-то вроде ритуала, даже молитвы. На кухне его следовало оставлять в одиночестве. Перемалывание зерен в кофемолке оказывало на Русского ощутимый целительный эффект: эти зерна были для него как маленькие крупинки всего, что не устраивало его в жизни. По крайней мере так полагал Боб. Ему казалось, что, когда Николас мелет зерна, по всей его голове прокатывают волны неизъяснимого блаженства и что останки дня, о которых полагалось забыть, все эти потенциальные опухоли и нарывы обращались в пыль не только в воображении, но еще и в материальном, непоправимом физическом действии: в движении его кисти, вращающей рукоять кофемолки, причем вращение это обладало давно выверенным ритмом, который был известен лишь одному Николасу Голобородько, ритмом, который и придавал напитку этот неподражаемый вкус. А еще у Русского был особый секрет: вместо цикория он пользовался пеплом кремированной блюз-певицы, который всегда хранил в своем чемоданчике.

У каждого человеческого существа хотя бы раз в день должен быть подобный момент. Для Русского это было изготовление жизненно важного лекарства; для Боба ту же функцию выполняли неторопливые затяжки, орошавшие маковые плантации в его мозгу. Забвение, это маленькое самоубийство. Ничего не бывает слаще. Постепенно вся комната наполнялась приглушенным светом, который достигал и трубы, лежавшей в открытом футляре. Свет оглаживал трубу, словно проходясь по ней стеблями травки. И тогда инструмент казался диким спящим зверенышем, который в любой момент может проснуться, неожиданно выскочить из футляра и пронзительно завопить.

«Дорогие телезрители, пожалуйста, не пропустите! Совсем скоро мы узнаем имя победителя, которому достанется этот восхитительный трехкамерный холодильник… Однако для начала давайте спросим наших конкурсантов, что они предпочитают на завтрак…»

– Бутылку портвейна!

Николас и Клара переглянулись не без тревоги. Избыток портвейна начинал сказываться на работе легких Боба во время концертов.

– Давайте чокнемся!

В этот раз никто возражать не стал. Они были свободны до завтрашнего выступления и поэтому весь вечер просто курили и громко болтали – до тех пор, пока все трое не сказались уставшими; разошлись рано. В дрожащем свете голой лампочки Боб и Клара на коленях стояли на кровати и раздевали друг друга, расстегивая каждую пуговку двумя пальцами, отпуская одежду скользить по телу. Два пальца способны почти на столько же, как и порция виски на два пальца, подумал Боб.

Они любили друг друга медленно, а кончили как раз в тот момент, когда мусоровоз под окнами опрокидывал полный бак. Секс и липкие отбросы. Не так-то просто было всегда подстраиваться под мусорку. Приходилось следить за темпом. Оба заснули почти моментально.

На рассвете Боб проснулся в поту, вынырнув из кошмарного сна. Клара безмятежно спала на животе, темная копна волос сползла набок. Она была без одеяла, бедра ее блестели, а полные груди сплющились на жестком матрасе. Боб ушел в ванную. Когда он открыл кран и вода полилась вниз по трубам, глубины водопровода отозвались неприятным эхом. Вот она, музыка труб. Всякий раз, стоило жильцам открыть кран, трубы доставляли пропитание какому-то чудищу там, внизу. Боб завертел кран так, чтобы из него лилась только тоненькая струйка воды, и оперся ладонями о раковину. Поднял голову, чтобы обстоятельно вглядеться в свои воспаленные глаза. Но отражение в зеркале не показало ему ничего особенного – только его лицо, и ничего больше. Потом Боб сел на край ванны, и вот тогда он почувствовал укол в желудке, предвестие язвы. Не успел он немного прийти в себя, как заметил что-то – маленький комок, который проворно выполз из сливного отверстия и пытался вскарабкаться по стенкам ванны, но безуспешно: он раз за разом оскальзывался и терял равновесие. Боб с ужасом убедился, что перед ним – скорпион длиной около трех дюймов. Спустя мгновение перепуганный музыкант был уже у противоположной стены, рядом с дверью. Бобу не хватало духу прямо посмотреть на ванну – он взглянул украдкой, через зеркало. На этот раз, как ни странно, отражение вернуло ему только картинку грязной, но пустой ванны. И никакого скорпиона. Только маленькое ржавое пятно, которым может похвастаться ванна любого дешевого пансиона – из тех, что знают себе цену.

Он не мог быть полностью уверен, что видел то, что, как ему показалось, он видел. Возможно, скорпион ускользнул через сточное отверстие? А вдруг он прополз у него между ног и теперь прячется где-то в щелях деревянного пола? Бобу отчетливо вспомнились сплющенные груди Клары на матрасе, даже простынкой не защищенные, и это искушение – мягко огладить ее соски, приникнув сзади. Он поспешил вернуться в спальню, на ходу ощущая, как лампочки раскачиваются над головой, но сначала запечатал слив в ванне и в раковине тяжелыми свинцовыми пробками – на всякий случай.

Боб Иереги посмотрел на стрелки будильника, прикидывая, сколько часов он ничего не курил, сколько часов барабанил пальцами ног по деревянному полу. Раз, два, три. Ритм имеет значение. Пусть музыка, любовь и все остальное происходят в такт жизни – по крайней мере в такт мусорной машине. Боб чувствовал себя бесполезным, пустым, запутавшимся в болотной тине. Ему стало страшно. Этот проклятый будильник, скорее всего, отстает. Не может быть, чтобы прошло так мало времени. Он прикрыл груди Клары простыней и забрался в постель украдкой, точно блудный сын.

Скорпионы выползают за марихуаной только по ночам

– Вы мне не поверите. Сегодня ночью я видел, как из водопроводного крана выполз скорпион.

– Ты уверен, что видел именно скорпиона? Может быть, какую-нибудь мышку?

– Ну уж нет, Николас, ну уж нет. Если бы ты оказался на моем месте… Он меня до смерти напугал. Сердце стучало, как мерзкая швейная машинка «Зингер».

– Как поэтично…

– Клянусь тебе, это был скорпион!

– Ну что ж, тогда нам бы надо устроить сафари. Кто его знает, – может, этот вид скорпионов находится на грани вымирания. Если так, нам бы отвалили за мерзкого гада кучу бабок.

– Понимаю, это кажется невероятным, и все же…

– Боб, Боб, Боб… Разве я вчера вечером не говорил тебе, что ты слишком много выкурил? Но ты ведь не скурил вчера то, что я оставил возле проигрывателя?

– Пожалуй, чем общаться с вами, я лучше все это расскажу тому, кто висит на стенке.

– Ван Гогу? Да уж, расскажи ему. У него тоже с мозгами проблемы были. Что там за история случилась с ухом, а, Клара?

– Он его отрезал и послал другу. По почте.

– А как узнали, что это его ухо?

– Наверное, по обратному адресу.

– Да, это логично. Иначе это могло быть чье угодно ухо.

– Конечно, в наши дни отрезать уши в подарок ближним – самое обычное дело.

– Как известно, это помогает и для улучшения слуха.

– Вот именно, Клара! Нет ничего лучше ножа, чтобы улучшить свой слух. Я бы даже больше ска-зад: слух таким образом заостряется, оттачивается, как карандаш…