Чапаев и пустота

Четвертый. Не помнишь, что ли? С чего разговор пошел – что есть внутренний прокурор, внутренний адвокат и тот, кто от внутреннего кайфа прется. Только непонятно, почему он четвертый? Он же тогда третий выходит.

– А про подсудимого забыл? – спросил Володин. – Про того, кого они судят? Ты же не можешь сразу из своего прокурора стать своим адвокатом. Хоть секундочку подсудимым надо побыть. Вот это и есть третий. А четвертый о всех этих раскладах и не подозревает даже. Ему кроме вечного кайфа вообще ничего не надо.

– А откуда он про вечный кайф знает?

– Кто тебе сказал, что он про него знает?

– Ты сам и сказал.

– Я такого не говорил. Я говорил, что ему про вечный кайф объяснять ничего не надо. Это не значит, что он про него что-то знает. Если бы он что-то знал, – Володин сильно выделил интонацией слово «знал», – то он по твоему внутреннему делу как свидетель проходил бы.

– У меня, значит, еще и свидетели внутри есть? Ну-ка поясни.

– Вот представь, сделал ты какое говно. Внутренний прокурор говорит, что ты падла, подсудимый в стену глядит, а внутренний адвокат что-то лепит про тяжелое детство.

– Ну.

– Но ведь чтобы заседание началось, ты ведь про это говно, которое ты сделал, вспомнить должен?

– Понятное дело.

– Так вот когда ты про него вспоминаешь, ты свидетелем и становишься.

– Тебя послушать, – сказал Шурик, – так у меня внутри целый зал суда.

– А ты думал.

Шурик некоторое время молчал, а потом вдруг хлопнул себя по ляжкам.

– А! – резко выкрикнул он, – все понял! Понял, как в вечный кайф попасть! Для этого надо этим четвертым стать, правильно? Типа как прокурором или адвокатом.

– Правильно. Но только как ты им станешь?

– Не знаю. Наверно, захотеть надо.

– Если ты захочешь стать четвертым, ты не им станешь, а тем, кто захотел им стать. А это большая разница. Ведь ты прокурором становишься не тогда, когда хочешь им стать, а тогда, когда говоришь себе в душе: «Шурик, ты говно». А уже потом твой внутренний адвокат замечает, что только что был прокурором.

– Ладно, – сказал Шурик. – Тогда скажи, как можно стать этим четвертым, если ты этого не хочешь?

– Дело не в том, хочешь ты или не хочешь. Дело в том, что если ты чего-то хочешь, ты уже точно не этот четвертый, а кто-то другой. Потому что четвертый вообще ничего не хочет. Зачем ему чего-то хотеть, когда вокруг – вечный кайф?

– Слушай, чего ты все так темнишь и темнишь? Можешь по нормальному сказать, кто этот четвертый?

– Сказать-то что угодно можно. Смысла нет.

– Ну ты попробуй все-таки.

– Можно, например, сказать, что это сын Божий.

Не успели стихнуть эти слова, как сидящие вокруг костра вдруг услышали доносящиеся со всех сторон петушиные крики. Если вдуматься, это было очень странно, потому что кур и петухов в округе не водилось со времен ХХ съезда. Тем не менее кукареканье раздавалось вновь и вновь, и эти древние звуки заставляли думать о страшном – не то о колдовстве и чертовщине, не то о прорвавшихся к Москве конных дудаевцах,