Побег от ствола судьбы на горе жизни и смерти

– Да все нормально, Джозеф. Если можно мечтать о женитьбе, то только на такой женщине, как твоя супруга. И я даже не красоту ее имею в виду. Она молодчина, а тебе счастливый фант выпал, тьфу-тьфу-тьфу!… Ну так что?

– Я верю в ваше благоразумие, Стив, я согласен. И если даже иной раз придется, как тогда, с чиновниками…

– Не придется. Взятки и без тебя дадут и возьмут. Ты будешь моей легальной, абсолютно законной, подчеркиваю, защитой. Более того, в качестве моего – и моих людей – адвоката тебе не придется сталкиваться с наркотиками, политикой и сексуальными преступлениями. За это ручаюсь. Законопослушным гражданином, так вдруг, может, я и не сумею стать в ближайшее время, но вдов и сирот не ограблю. Да и вообще, для тебя я буду честным человеком – обыватилум-вульгарис. И, если уж на то пошло, даю тебе право: если ты почувствуешь нежелание со мной работать – клянусь своим словом – ни упрека, ни крюка, не говоря уже об угрозах, не будет. Мы не один год знакомы, ты меня знаешь.

– Знаю. Потому и соглашаюсь, пусть даже с колебаниями, простительными в моем положении. Но ничего худого я о вас Луизе не говорил.

– Ну, по рукам!… Так, раз с делами мы покончили – можешь хвастаться. Что ты там по телефону говорил про какую-то сказку?

– А вот она! – Малоун подошел к углу и сдернул кожаный чехол с некоего устройства. Гек с удивлением поглядел на все это хозяйство.

– Это телевизор, вижу. А это что за фигня? Что прибор – понимаю, а вот дальше…

– Это микро-ЭВМ, мой персональный компьютер. Сам из Штатов привез – три тысячи баксов! И это без программного обеспечения. За него еще штуку накинули.

– Круто! Я слышал про ком…пьютеры, правильно, да? Это чтобы считать очень быстро.

– Не совсем, – засмеялся Малоун, плотоядно потирая толстые ручки. Считать – вон у меня на столе и у секретарши калькуляторы стоят. А это… Это чудо из чудес!

– А телевизор при чем?

– Это монитор, чтобы я мог наблюдать за работой компьютера. А это – клавиатура, как на пишущей машинке. Правда – английского алфавита; и команды понимает он только по-английски, на бабилосе не попишешь. Восемьдесят четыре клавиши, с переключателем регистра.

– Восемьдесят три.

– Что?

– Клавиши, их здесь восемьдесят три.

– Да? Ну, может быть. Машина – 820, фирмы «Ксерокс» – зверь в работе, мощь и красота…

– Да что он делает-то, если не считает? И что такое – программное обеспечение?

– Многое. Программы – это правила, по которым действует компьютер. Я накупил разного, теперь у меня есть возможность хранить и набирать документы в электронном виде. Печатная машинка и архив на одном столе. На одной такой дискетке можно сохранить сорок страниц текста. А если я подключусь – а я добьюсь – к нашей ЭВМ, адвокатской коллегии, – то вообще…

– Интересно. А можешь включить? Уж очень ты аппетитно расписываешь, даже меня разобрало любопытство… – Малоун с умоляющим жестом выхватил из рук Гека черный плоский квадратик:

– Стив, ради бога, аккуратнее, дискетки очень нежные, боятся пыли, пальцев… Вся информация на них, включаю…

Замерцал зеленоватый экран, побежали какие-то цифры, значки… Малоун увлечено показывал, как буквы записываются и стираются, как запоминаются, но Геку уже стало неинтересно: никаких чудес он не увидел, никаким электронным мозгом тут и не пахло – просто пишущая машинка с экраном, который зверски мелькает, нагоняя головную боль.

– Как у тебя от него голова не болит? Он так мерцает дико…

– Да нет, вроде не мерцает… Ну, конечно, полночи за ним посидишь – так резь в глазах, а сейчас – нормально.

– Ну-ну. Что ж, если нравится. Ты парень молодой, прогрессивный. А я уже, сам понимаешь, в другом времени остался…

– Да что вы, Стив. Вам еще далеко до старости, вот отдохнете как следует… – Малоун надеялся, что его голос звучит вполне искренне. Юношей Ларея не назовешь… хотя за четыре года знакомства, с тех пор как Малоун впервые увидел своего первого клиента в комнате для свиданий, Ларей ведь практически не изменился, может разве в плечах стал пошире. Даже седины в нем нет, что иногда встречается у некоторых людей до самой старости…

Гек положил Малоуну пятнадцать тысяч в месяц, не считая дополнительной оплаты в предусмотренных случаях, с тем чтобы Малоун всегда и приоритетно был готов выполнять при Геке обязанности юриста. Пятнадцать тысяч – это примерно три тысячи долларов. На такие деньги и в Штатах можно безбедно существовать, а здесь жизнь куда дешевле. И потом, остальную практику можно продолжать почти в прежних объемах, в конце концов, нанять помощника. Это принесет еще столько же. Тридцать тысяч за офис, семьдесят на оплату работникам, шестьдесят туда-сюда – налоги, скрепки, ремонт унитазов, – останется двести тысяч в год – не предел, но как ни крути – совсем не плохо. Это если без дополнительной оплаты… Теперь можно думать и о собственном доме, и в Европу съездить с Луизой вдвоем… Малоун пересчитал клавиши – верно, восемьдесят три штуки, когда Ларей успел их сосчитать? И где он мерцание увидел – все абсолютно в норме, разве что боковым зрением можно что-то такое различить…

Да, теперь Геку предстояло найти щедрый финансовый родник-источник: не на игру же, в самом деле, садиться. Самому жить, Малоуну платить, зону свою бывшую греть время от времени – обещал. И он решил пойти по проторенному пути – защита интересов одних граждан от интересов других, прямо противоположных. В районе, где Гек снимал себе пристанище, правила банда Дяди Грега, по заглазному прозвищу Падаль. Это было его любимое слово: и ругательство, и обращение к нижестоящим, и отзывы о посторонних. Вот только как собственную кличку он это слово не жаловал и грозился убить любого, кто при нем оговорится… Банда была не так уж велика и влиятельна, если сравнивать с ей подобными, сфера влияния ограничивалась пятью-шестью кварталами, расположенными вдоль улицы Веселой, но в винегретных этих кварталах доминировала абсолютно.

Старуха Бетти, домовладелица, где Гек снимал квартиру, платила тяжкий оброк, полторы тысячи в неделю. С жильцов она собирала в среднем восемь-девять тысяч ежемесячно, да три магазинчика в подъездах платили ей по полторы тысячи арендных, затраты и налоги составляли четыре тысячи с лишним, так что ей на жизнь оставалось две тысячи в месяц, хорошо – две с половиной. Иногда парочкам площадь сдавала на время, но это все гроши. На такие деньги можно было безбедно жить, даже богато, по меркам полутрущобного района, но старуха Бетти страдала еженедельно, собственными руками отрывая от себя защищенную старость, беззаботную жизнь и приличные похороны. И кому платить-то, она же всех их знала сопляками мокроштанными, а теперь – поди ж ты, ножик к горлу тычут, смеются над ней. А ведь она еще могла бы и счастье сыскать, найти себе хорошего деда, солидного и непьющего, ей-то всего шестьдесят – жить и жить. А кто замуж возьмет? Богач побрезгует ее двумя тысячами, когда узнает про истинные доходы владелицы четырехэтажного дома, а голь да шантрапа ей самой даром не нужна…