а, так вот и текём тут себе, да (СИ)

С горьким сожалением, я сделал выдох, молча развернулся и сокрушённо вышел.

Площадь я всё же как-то пересёк, но понял, что дальше – кирдык, и переключился в режим подчинения ангелу-хранителю.

Он завернул меня в дворы пятиэтажек, выбрал правильный подъезд и проследил, чтоб я не сверзился на тёмной лестнице незнакомого подвала.

Затем он повёл меня по длинному коридору до того места, где рассеянный свет из проёма приямка обнаруживал опёртую о стену кроватную сетку. Оставалось лишь опустить её на пол и самому опуститься на неё. Кожух и шапка послужили спальным мешком.

Проснулся я в негнущемся состоянии, но всё же успел на последнюю электричку до Нежина.

На следующий выходной я снова вызвался сходить в аптеку за лекарством, если мать напомнит название, но она сказала нет, уже не надо.

В фойе Нового корпуса проводился предновогодний вечер танцев для студентов.

Мы с Ирой танцевали там и какая-то преподавательница с биофака пришла в восторг и объявила нам, что мы созданы друг для друга.

Приятно такое слышать, тем более от разбирающегося в особях специалиста.

Но потом у меня разошёлся зиппер на джинсах. Длины свитера не хватало прикрыть эту прореху.

Тогда я, в пустой аудитории, попытался пристегнуть свитер к низу ширинки неизвестно откуда взявшейся у Славика булавкой.

Это не помогло, потому что стреловидно оттянутый свитер начал напоминать девочкóвый купальник-трико, а меня мучило постоянное опасение, что булавка расстегнётся и уколет если не в одно, так в другое точно что-нибудь.

Пришлось пойти в общагу и переодеть джинсы.

Обычно запасной одежды я в комнате не держал – в чём приехал из Конотопа, в том и уехал. Однако, в тот раз как-то так сложилось – я привёз нарядные джинсы для танцев.

По возвращении в фойе, я застал Иру в увлечённой беседе с каким-то молодым человеком. Он мне сразу не понравился, несмотря на то, что оказался кем-то из её давних знакомых.

Вероятно, я не смог скрыть своей к нему неприязни, и та стала взаимной.

До рукоприкладства дело не дошло, но мы с ним перешли на угрожающие тембры голоса.

В какой-то момент я отвлёкся от этого противостояния, взглянул на Иру и – поразился.

Она цвела счастьем.

Никогда прежде я не видел столько радости в её глазах.

По пути домой она доказывала мне неправильность моей реакции на нормальную ситуацию, а я в пол-уха оборонялся и укладывал в голове новое открытие.

( … женщина – это самка, для которой миг наивысшего блаженства тот, когда два самца готовы сшибиться ради неё рогами. За неё, за призовую самку.

Вот так-то вот.

Пигмалионишь, превращая статую в живую плоть; пашешь как папа Карло, а потом кто-то явится на готовенькое.

Неадекватно получается…)

Новый год Ира встречала в общаге.

До её прихода я сервировал стол на двоих, а потом вдруг решил сделать ей сюрприз, точнее – новогодний подарок.

Меня как-то приучили думать, что чем дольше, тем лучше.

В смысле бóльшая продолжительность акта является показателем его качественности.

Человечество нашло немало путей к повышению качества.

Простейший – хряпнуть стакан-другой, но на этом пути нужна правильная закусь. Проспер Меримé, например, рекомендует блюда из петушиных гребней.

У меня не было даже сала.

Пришлось идти другим путём и, опираясь на жизненный опыт, изыскивать иные средства.

Опыт подсказывал, что из двух актов второй всегда длиннее.

Так что я решил предварить акт актом.

По коридору как раз бегала Пляма.

Я не стал излагать ей всю подоплёку моего неожиданно возникшего к ней интереса и объяснять, что собираюсь использовать её исключительно в целях технического содействия.

Хотя такая откровенность её бы не задела.

Она и не такое видела в киевском университете, откуда перевелась на наш англофак во избежание отчисления за блядство.

Возможно, имелись и какие-то другие причины – она упоминала вскользь, что её муж вообще ничего не носит под джинсами.

Ну, не знаю; для меня всё это слишком сложно.

Техническая помощь проводилась в нейтральной, разумеется, комнате и орогенитальным способом, но, увы, безрезультатно.

Возможно из-за её предупреждения не мять ей груди – у неё там нет эрогенных зон. Не помогли даже кудряшки цвета воронова крыла и очки, которые она так и не снимала.

А ведь какой был стройный план!

И какая готовность к беззаветному самопожертвованию!

Что может явиться более ярким свидетельством любви и заботы по отношению к девушке, чем минет Пляме, которая понятия не имеет где у неё вообще эти эрогенные зоны!

Но я не сказал Ире, на что пришлось пойти ради того, чтобы ей было хорошо.

У меня нет привычки подчёркивать свои положительные стороны и афишировать благородные поступки.

Позднее в ту новогоднюю ночь, когда мы с Ирой снова сели за стол, завернувшись в простыни как в тоги, Пляма прошла мимо двери распахнутой в коридор.

Там шумно и радостно поздравляли друг друга те, кто встречал Новый год в общаге.

Она вежливо постучала в дверной косяк, была приглашена за стол, угощена вином и стала расспрашивать Иру о её житье-бытье.

Ира прогнала ей дуру, будто она замужем, но её муж-геолог редко бывает дома.

Пляма, которая совсем недавно перевелась из Киева в Нежин, верила всему, а мы с Ирой ухохатывались.

Заносчивые, наивные римляне в простынных тогах, мы потешались над легковерной Плямой, не зная, что любая шутка – это правда, которой просто не пришло ещё время исполниться.

Закончилась зимняя сессия и мы с Ирой поехали в Борзну – её подруга Вера выходила замуж за жениха в солидном звании майора.

В отличие от моей первой борзнянской свадьбы, эту гуляли не на дому, а в большой кафе-столовой на главной площади райцентра и продолжалась она два дня.

После первого дня мы с Ирой провели ночь в небольшой хате среди заснеженных огородов окраины.

Хозяйке, дальней родственнице Веры, нас представили как мужа и жену и та, посидев на свадебном пиру, ушла ночевать к ещё какой-то своей родственнице, потому что хата её состояла из одной всего комнаты с побелённой печью и кровать там тоже была только одна.

Кровать стояла у окна с широким подоконником, где в ярком свете полной луны контрастно прочертилась тень оконного переплёта и поблёскивало стекло порожней трёхлитровой банки.

Мне нравилось тут всё – и земляной пол из крепкой прометённой глины, и кровать с досками вместо сетки, и матрас неравномерно набитым сеном.

Вряд ли хозяйка поверила, что мы муж с женой; во время застолья я пару раз улавливал её усмешливо подшпоривающий взгляд из-за стола, где та сидела среди прочих пожилых баб в парадных чёрных телогрейках-«плюшках», раскинув по плечам толстые клетчатые платки.

Свою одежду мы сбросили на стул и табурет и взошли на супружеское ложе каким оно было и сто и двести лет назад в таких же вот, затерянных среди сугробов, хатах.

Луна неохотно всплыла из окошка в тёмное небо и уже не могла засматриваться на игрища пары молодожёнов, прессующих сено в разных концах кровати, вросшей в земляной пол древней хаты.

На второй день пиршества Ира приревновала меня к местной красотке, которая вызвала меня из зала через брата Веры по кличке Моцарт.