Франсуаза, или Путь к леднику

Это Чанг Ла. Вот куда мы забрались!

Что-то пестрое впереди, шевелящееся. Это тысячи трепещущих на ветру флажков, окутывают ступу на перевале.

Частично занесенная снегом времянка в виде белой невзрачной коробки с узкими окнами и щит на ней: «INDIAN ARMI». Остановились. Ветер готов сорвать очки твои черные (то есть мои). Натяни на уши шапку! Если есть, надень капюшон!

Четыре джипа еще, - мы здесь не одни. Красная стрелка зовет в «INDIAN ARMI». Нам обещают «Complimentary НОТ TEA».

Молчаливый военный от лица армии угощает чаем забравшихся сюда путешественников. Его лицо защищает черная маска. Металлические стаканы сами моем в тазу, обязанность военного - управлять краном титана.

В стороне - на условной обочине - кузов автомобиля торчит из снега, стекол нет, правый борт вмерз в лед, - кому-то сильно не повезло: начало прошедшей зимы застигло на перевале.

Большая палатка с красным крестом: «FREE MEDICAL AID» Это правильно, это разумно. Кружится голова, едва не заплетаются ноги, вот и Люба говорит, что ее замутило как будто. Пожалуй, все-таки мы обойдемся без помощи военного фельдшера, просто не надо на этой высоте задерживаться.

Все в черных очках, у некоторых пол-лица закрыты шарфами до глаз. Это из тех джипов. Радостно фотографируются у вывески, обозначающей высоту - в футах и метрах. Первых - 1586, вторых - 5360. Мать честная, мы выше пяти километров! А то я смотрю, снежные пики вдали - они ж на уровне глаз!

Таких высоченных дорожных перевалов больше нет нигде в мире.

Глазам не верю, говорит наш с тобою биограф, глядя на далекие вершины гор: мы ведь выше Казбека! (словно Казбек в Гималаях...)

А Командор говорит: почти что Эльбрус. (Только мы в Гималаях, а он про Эльбрус...)

Тут еще храм - небольшой, причем индуистский. Размером, пожалуй, меньше троллейбуса... Трезубцы, символы Шивы, торчат из снега. Двери открыты, путь расчищен от снега: «JAI CHANGLA ВАВА BE KIND ТО ALL RANKS AND FAMILIES». Надо пройти под дутой с бронзовыми колокольчиками и подняться по разноцветным ступеням, их не больше десятка, но, честное слово, нету сил никаких. К тому ж там надо разуться. Наклониться - шнурки развязать? О, нет. Только не здесь. Но что же этот Чангла баба, он так и живет на перевале? Невероятно. Не может быть!

Ошметки облака ползут над нашими головами, задевая флаг над храмом и низкую крышу армейской постройки.

Пора уезжать. Спасибо за чай. Главное, чтобы водитель головой не поплыл, нам еще ехать и ехать. Нет, кажется, не плывет. Улыбается. Дело привычки. Лично я уже с трудом различаю дорогу. Плыву. Поздравляю себя: меня укачало.

Минуя заснеженную седловину, спускаемся вниз по другой стороне хребта. Щит на спуске предупреждает о сходе лавин. Наш водитель буддист. Его брата призвали в армию, ему служить пять лет. Не слабо! - Люба сказала. Командор со знанием дела, с видом стратега объясняет нам, дуракам, военное значение здешних дорог. Потеряй дорогу, потеряешь весь регион. Вот почему за дорогами, за их состоянием, следит индийская армия.

Горы меняют облик, становятся глаже, положе. Горы похожи теперь на стадо спящих слонов. Слоны стряхнули снег и уснули. Снег лишь на дальних вершинах.

Перед спуском в долину проверка документов. Расписываемся в каком-то журнале, это хорошо, что от нас ждут возвращения.

Несколько домиков, палатки, речка. У дороги - стадо овец. Каменистую поверхность пересекает тусклая зеленоватая полоска, на ней пасутся белые кони.

Теперь с гор как будто сняли толстую кожу, и мускулы обнажились.

Ровной гладью - белый песок. Если б не гладь, эту белую протяженную пустыню можно было бы принять за широкую молочную реку.

Тени от облаков скользят по горам, отчего кажется, что горы шевелятся.

Маленькое облако под нами легло туманом на белой песок.

В пространстве между расступающимися горами зажглась небесная чистота – это синь священного озера Пангонг.

Скоро я смогу убедиться, что не обманут: эта расщелина заполненная водой – одно из красивейших мест мира.

Вода и небо здесь одного цвета. Горы на той стороне как окаменевшие облака. Дно покрывают гладкие камни. К нам слетаются чайки, когда мы стоим у кромки воды.

Водитель занят машиной, он единственный из нас, кто знает, чем занят.

Мы забываем договориться о сроках и, сами не зная зачем, разбредаемся. Каждый зачем-то куда-то идет. Каждого что-то к себе поманило. Командор почапал по берегу, да так далеко, что стал исчезать из вида, - не в Китай ли рванул? - где-то там, за другими горами, озеро Пангонг пересекает граница.

Наш с тобою биограф, словно ошалев от красоты и свободы, петляет по широкому берегу, усеянному мелкими камушками. Он удаляется от воды, и я не удивлюсь, если ради умонепостижимого вида полезет на гору. Люба дошла по косе до предела суши и стоит неподвижно на самом кончике песчаного едва различимого мыса, - она как будто шла по воде. Я себя обнаружил на шершавом обветренном камне. Оборачиваюсь и вижу за спиной стадо коз, голов так под сотню. Между козами прохаживают две невысокие женщины, кажется, дочь и мать. Козы, с шерстью до самой земли, то расходятся, то сбиваются вместе. Непонятно, чем они здесь могут питаться. И не совсем понятно, откуда и куда их гонят. Я отвлекаюсь на горы и облака, а когда снова ищу глазами стадо, оно уже ушло далеко. Не слишком ли быстры в здешних просторах перемещения? В этом наиспокойнейшем, кажется, месте передвигается, похоже, любой, не торопясь, но стремительно.

Я направляюсь к Любе и удивляюсь, как быстро оказываюсь рядом с ней. Идти пришлось по самому краешку песчаного мыса: этот мыс похож на сильно вытянутую букву А, выше перекладины заполненную водой. Ветер играет рябью в почти треугольной лужице-озерце.

Так бы здесь и стояла, говорит Люба. Как ты думаешь, приходило ли кому-нибудь в голову залезать на тот ледник? (Это о той стороне, где над голыми прибрежными горами возвышается сточенным лезвием ледяной хребет). Думаю, вряд ли. Зачем? Хотя в голову все что угодно может придти.

Люба спросила, не знаю ли я, куда он пошел. Надеюсь, шучу, не в Китай. Ты не обратил внимания, он с конвертом? Нет, я не видел (когда речь заходит об этих конвертах, я начинаю напрягаться немного).

Люба не выглядит счастливой. Знаешь, он все-таки купил вчера кость человека. Какую кость? (Я не сразу понял). Да ту! - трубят в которую. Ну ладно, хочу ее успокоить, какой-никакой сувенир. Если что, отдадите в музей музыкальных инструментов. Канглинг у нас, наверное, трудно достать. В конце концов, подарите кому-нибудь, хороший подарок.

Подарить берцовую кость мертвеца? Ха-ха, сказала Люба.

Доктор Фурин, он любит такое, будет рад, я сказал.

Не успели поговорить, а наш с тобою, Франсуаза, биограф уже идет по песчаному мысу. Я ж сказал, тут все на удивление скоро. Он вспомнил профессию. Подойдя, он говорит: я начинаю жалеть, что биосенсорная психотерапия не моя модальность.

Почему-то вместо метод психотерапевты часто говорят модальность, - тебе так не кажется, Франсуаза?

Он говорит: я бы устроил выезд сюда, ух, как бы здесь оттянулись!

И глядит на часы: скоро в Лех возвращаться, а Макса нет. Только скоро - это когда?

Тень облака ускользает с прибрежной горы, становясь невидимкой.

Вошел.

14.

Психотерапевт Крачун закрыл за ним дверь и, ободряюще улыбаясь, поинтересовался:

- Как успехи, Андрей Андреевич? Ощутимы ли изменения к лучшему?

- Нет, не ощутимы совсем, - с расстановкой произнес Адмиралов, озадаченный вниманием Крачуна. - Курить еще больше хочется.

- Это нормально. Так и должно быть вначале. Пройдет. Присаживайтесь.

- Я с другими разговаривал, - произнес Адмиралов, разместившись в кресле на колесиках, - не у всех так... Вернее, только у одного меня... чтобы обратный эффект был.

- Это не обратный эффект, это в нашем случае вполне закономерный эффект, необходимый для более решительного запуска компенсаторных механизмов.