Берлинская ночь (сборник)

Внутри кафе выглядело еще менее привлекательным, чем снаружи. Стены украшали мрачные фигуры, вырезанные из дерева, – крошечные пушки, мертвые головы, гробы и скелеты. Дальнюю стену почти целиком закрывал большой орган, на трубах которого было нарисовано кладбище с раскрытыми склепами и могилами. За органом сидел горбун, исполнявший Гайдна. Впрочем, похоже было, что играл он ради собственного удовольствия, а не для публики, поскольку сидевшая в зале компания штурмовиков распевала во все горло «Моя Пруссия такая гордая и великая», почти заглушая звучание органа. За последние годы я многого насмотрелся в Берлине, но зрелище, представившееся моим глазам, напоминало сцену из фильма Конрада Фейдта, и притом не самого лучшего. Казалось, сейчас откроется дверь и в кафе появится однорукий капитан полиции.

Но вместо него я увидел Ильмана, сидевшего в углу в полном одиночестве за бутылкой пива «Энгельгардт». Я заказал еще две бутылки и присоединился к нему. Штурмовики уже перестали петь, а горбун начал одну из моих самых любимых шубертовских сонат, однако играл он так плохо, что ее с трудом можно было узнать.

– Ну и местечко ты выбрал! – Я не скрывал недовольства.

– Знаешь, в причудах этого заведения есть своя привлекательность.

– Пожалуй, ты прав. Вполне подходящее место для беседы по душам с закадычным другом – потрошителем трупов. Неужели тебе мало твоих мертвецов, что ты приходишь развлечься в это мрачное подземелье?

Он только пожал плечами.

– Знаешь, одна лишь смерть, окружающая меня, напоминает мне, что я еще жив.

– У тебя, наверное, некрофилия.

Ильман улыбнулся, как бы соглашаясь со мной.

– Итак, ты хочешь узнать, что произошло с этим беднягой гауптштурмфюрером и его маленькой женой? – Я кивнул. – Это интересное дело, а интересные дела нынче становятся редкостью, скажу я тебе. Сейчас столько людей умирает в нашем городе, что все, наверное, считают, у меня дел невпроворот. Но причины их смерти обычно не составляют тайны. Я думаю, что в большинстве случаев свои отчеты о результатах вскрытия, где говорится о том, что жертва умерла от побоев, я прямиком направляю тем, кто убивал. Все перевернулось в нашем мире, все стало с ног на голову.

Он открыл свой портфель и вытащил оттуда голубую папку.

– Я принес с собой фотографии. Решил, что ты захочешь взглянуть на счастливую парочку. Они похожи на кочегаров. Опознать их удалось только по обручальным кольцам.

Я принялся рассматривать фотографии. Ракурс менялся, но объект съемок был один и тот же: на голых почерневших пружинах сгоревшей кровати лежали два трупа серого, точнее, стального цвета, похожие на мумии египетских фараонов. Мне они напомнили две обугленные сосиски, которые забыли снять с огня.

– Прекрасный семейный альбом. А что это у них с руками? – спросил я, заметив, что у трупов были подняты кулаки, словно у кулачных бойцов, изготовившихся к бою.

– О, это обычное дело, когда тела попадают в огонь.

– А разрезы на коже? Похоже на ножевые ранения.

– Тоже типично для обгоревших трупов, – сказал Ильман. – При высокой температуре кожа лопается, как спелый банан... Ты легко можешь это себе представить, если, конечно, помнишь, как выглядит банан.

– А где ты нашел канистры из-под бензина?

Он удивленно поднял брови.

– Ты и об этом знаешь? Да, в саду валялись две канистры, и я думаю, что они появились там недавно – без ржавчины, и в каждой на дне оставалось еще немного бензина, который не успел испариться. Кроме того, офицер пожарной охраны утверждал, что на месте пожара сильно пахло бензином.

– Значит, поджог.

– Без сомнений.

– А почему ты решил поискать в телах жертв пули?

– Дело опыта. Если после смерти тела сжигают, значит, это делается для того, чтобы уничтожить улики. Убийца так всегда и поступает. Я обнаружил три пули в теле женщины, две – в теле мужчины и три – в изголовье кровати. Женщина умерла еще до того, как начался пожар, поскольку пули попали ей в голову и в горло. С мужчиной все обстояло по-другому. В воздушных путях мужчины я обнаружил частички дыма, а в крови – окись углерода, ткани сохранили розовую окраску. Ему пули попали в грудь и в лицо.

– А оружие, из которого стреляли, нашли?

– Нет, но я могу сказать, что это было, скорее всего, автоматическое оружие калибра 7,65 мм с большими пулями, что-то вроде старого маузера.

– А с какого расстояния стреляли?

– Я думаю, что с полутора метров, когда убийца открыл огонь. Положение входных и выходных отверстий говорит о том, что он стоял в ногах кровати, об этом же свидетельствуют и пули в изголовье.

– Стреляли из одного и того же оружия, верно? – Ильман кивнул. – Восемь пуль, – сказал я. – Опустошил обойму полностью. Либо убийца был абсолютно уверен в себе, либо в состоянии аффекта. А соседи как? Ничего не слышали?

– Очевидно. А если и слышали, то, наверное, решили, что это Гестапо развлекается. Сообщение о пожаре поступило не ранее трех часов десяти минут утра, но спасти дом в это время было уже невозможно.

Горбун перестал играть на органе, потому что штурмовики вновь принялись петь, на этот раз «Германия, ты – наша гордость». Один из них, дородный мужчина со шрамом от уха до уха, похожим на кожицу от копченой грудинки, принялся расхаживать перед баром, размахивая кружкой с пивом и требуя, чтобы все остальные посетители «Приюта художника» присоединялись к хору. Ильман, похоже, был не против и громко запел приятным баритоном. Я тоже подтянул, не слишком старательно и фальшивя. Патриот – это не тот человек, который громко распевает песни во славу своей страны. Это чертовы национал-социалисты, особенно молодые, почему-то решили, что только они одни любят Германию. И даже если сейчас кто-то из них еще не претендует на патент, то, судя по развитию событий, они все очень скоро придут к этой мысли.

Когда пение закончилось, я уточнил у Ильмана некоторые детали.

– Оба были голыми, – сообщил он мне. – Сильно пьяны. Она выпила несколько коктейлей «Огайо», а он нахлебался пива и шнапса. Более чем вероятно, что, когда их пристрелили, они находились в состоянии сильного опьянения. Кроме того, я обследовал влагалище женщины и обнаружил там свежую сперму, совпадающую по группе крови с кровью мужчины. Я думаю, они приятно провели вечер. Ах да, у нее была восьминедельная беременность. Быстро, однако, гаснет свеча жизни.

– Она была беременна, – задумчиво сказал я.

Ильман потянулся и зевнул.

– Да, – сказал он. – Хочешь знать, что они ели на обед?

– Нет, – решительно сказал я. – Лучше расскажи мне о сейфе. Он был открыт или закрыт?

– Открыт. – Он помолчал. – Послушай, это очень интересно, ты ведь не спросил меня, как его открыли, на основании чего я делаю вывод: ты уже знаешь, что сейф был в полной сохранности, только обгорел. Если сейф вскрывал злоумышленник, то это был человек, который знал, как с ним обращаться. Ясно, что сейф фирмы «Штокингер» голыми руками не возьмешь.

– На нем сохранились отпечатки пальцев?

Ильман покачал головой.

– Он сильно обгорел, и никаких отпечатков не осталось.

– Значит, можно считать, – сказал я, – что непосредственно перед смертью супругов Пфарр в сейфе лежало то, что там лежало, и сам сейф был заперт.

– Очень вероятно.

– Тогда возможны два варианта развития событий. Первый: профессиональный взломщик вскрыл сейф, а потом убил их обоих. Второй: сначала их заставили открыть сейф, затем приказали лечь в кровать, и только потом прозвучали выстрелы. Но как бы ни развивались события, профессионал никогда бы не оставил дверцу сейфа открытой.

– Если бы он не хотел, чтобы все думали, что сейф вскрыл непрофессионал, – парировал Ильман. – Мне кажется, что они оба спали, когда в них стреляли. Угол, под которым пули вошли в их тела, свидетельствует о том, что они лежали. Если человек находится в сознании и замечает направленный на него пистолет, он, скорее всего, инстинктивно примет сидячее положение. Отсюда я делаю вывод, что твоя версия о том, что их заставили открыть сейф, угрожая пистолетом, ошибочна.