О бедном гусаре замолвите слово

– Он что, подглядывает опять? – недоверчиво спросил Плетнев и отстранился.

– Нет… Я не поэтому! – Настя прильнула к корнету.

– Родная моя! Желанная! Я вам раб навеки! – И вдруг Плетнев снова запнулся. – Кстати, сударыня, как вас зовут?..

В уютном тюремном кабинете господин Мерзляев кормил рыбок.

Не прерывая этого важного занятия, он вел беседу с актером Бубенцовым. Впрочем, вряд ли допрос можно считать беседой… Ссадины и синяки на лице актера свидетельствовали об этом.

– Любезнейший Афанасий Петрович! Ну зачем вы меня обманываете? Я сам ценю шутку, но всему же есть предел. Мы с вами – два просвещенных, уже не молодых человека, неужели мы не найдем общий язык?!

– Да что ж вы мне не верите? – канючил Бубенцов. – Зачем мне вам врать? Налетели, уволокли, отвезли в поле, закричали: «Ах, это не предводитель, мы ошиблись!» – и бросили в густую рожь…

Тюремный писарь старательно фиксировал на бумаге каждое слово.

– В густую, высокую рожь! – Мерзляев сделал ударение на слове «высокую». – Плохо помните текст роли, господин артист. Все эти романтические бредни мы уже занесли в протокол, но меня интересует правда… А правда проста: сопляк корнет не подозревал, что наш расстрел – маскарад, сыграл в благородство и отпустил вас…

– Ну, а мне-то на кой убегать?!

– Очевидно, тоже… из благородства!

– Это во мне-то благородство? – засмеялся Бубенцов. – Обижаете, господин начальник! Благородство – это по вашей части… по дворянской!

– Почему вы сразу не явились ко мне после того, как вас бросили в густую, высокую рожь? Зачем-то переоделись и пустились в бега.

– Честно признаюсь, ваше высокоблагородие. Боялся – не поверите!

– Правильно боялись. Не верю!

– Значит, правильно делал, что бежал, – логично подвел итог Бубенцов.

– Корнета подвести боитесь! – размышлял вслух Мерзляев. – Нашли кого жалеть. Этого солдафона?

– Опять обижаете! – с пафосом воскликнул актер. – Уж кого я ненавижу, так его. Я ж в него целил, а не в госпожу губернаторшу. Это он нам спектакль сорвал. Он меня до тюрьмы довел. Он меня на расстрел повез…

– И дочку вашу обесчестил, – как бы невзначай закончил перечень Мерзляев.

– Что? – Актер осекся. – Как? Что вы имеете в виду?

– То и имею! – развел руками штабс-капитан. – Есть свидетели…

– Врешь! – сорвался Бубенцов.

– Разделяю ваше отцовское горе, – сокрушенно сказал Мерзляев. – Поэтому подумайте, стоит ли его выгораживать… Артюхов! – позвал он своего подручного, стоявшего у двери. – Пригласи-ка сюда господина Плетнева! А вы, – добавил он, обращаясь к артисту, – посидите тут, в уголочке, поразмыслите, послушайте…

С шумом распахнулась дверь, и в кабинет начальника тюрьмы ворвался корнет.

– Выражаю свой протест, господин штабс-капитан, – отчеканил Алексей. – Почему меня не поместили в одной камере с невестой? Это бесчеловечно!

– У нас тюрьма, а не будуар! – жестко сказал Мерзляев. – И прошу, оставьте казарменные замашки. Вы – на допросе.

– А после допроса – дуэль! – продолжал буйствовать Плетнев. – Стреляемся с десяти шагов!

– Устал я от вас, дорогой мой Алексей Васильич, – вздохнул Мерзляев. – Ну, будет ребячиться. Оба были не правы, погорячились. Давайте-ка перейдем к делу.

Плетнев с полуслова понял, чего от него хотят, и привычно зарапортовал:

– Налетела банда! Белые лошади, черные костюмы, черные полумаски…

– Хватит, хватит! – остановил Мерзляев. – Полумасками, полусказками сыт по горло. Посмотрите-ка на этого человека, – указал он на сидящего в углу Бубенцова. – Как вы думаете, кто это?

– Что ж тут думать? Бунтовщик, которого отбили сподвижники…

– Да кому он сдался-то? Вы действительно поверили, что это ничтожество – якобинец? Перед вами – актеришка, которого мы наняли за тридцать сребреников, чтоб он разыграл перед вами сцену расстрела. Патроны-то были холостыми! И он согласился! Человек без стыда и совести… Мелкий жулик, шулер… И вы из-за этой мрази готовы в Сибирь?

Плетнев от удивления разинул рот и уставился на Бубенцова.

– Он – наш агент! Вспомните: когда вы его отпускали, он, поди, и бежать не хотел?

Плетнев вспомнил и насупился.

– А то, что он слова красивые кричал, – добивал корнета Мерзляев, – так это все актерство было. Притом низкого пошиба.

– Вот уж нет, господин опричник! – Бубенцов в ярости вскочил. – Ложь! Не судите о людях по себе! Господин корнет, все – клевета!

Мерзляев, не ожидавший такого поворота, с изумлением посмотрел на Бубенцова.

– Ты что? Уж не хочешь ли сказать, Афанасий, что ты – заговорщик?

– Попрошу не тыкать! Бубенцовы не жулики и не шулеры! Бубенцовы – такая фамилия… Да, черт возьми, я – заговорщик! И горжусь этим! И наше тайное общество еще спасет несчастную Россию от ига тиранства!

Мерзляев закрыл лицо руками и тихо произнес:

– Понимаешь, что сейчас этими словами ты сам себе смертный приговор подписал?

Наступила тишина. Плетнев с восхищением смотрел на Бубенцова.

– Настю приведи, – приказал Мерзляев Артюхову…

Артюхов вышел.

Корнет приблизился к Бубенцову, щелкнул каблуками:

– Господин карбонарий, хочу сделать признание!

Испуг промелькнул в глазах Бубенцова. Мерзляев насторожился. Писарь обмакнул перо в чернильницу.

– Милостивый государь, прошу руки вашей несравненной дочери. Потому что не мыслю жизнь без нее! Потому что обожаю!

Бубенцов онемел.

Писарь спросил у Мерзляева:

– Записывать?

– Пиши, – махнул рукой Мерзляев. – Бумага все стерпит…

Писарь поскрипел пером и повернулся к Бубенцову, ожидая ответа.

– Спасибо, господин корнет, – растроганно сказал Бубенцов. – Если Настя согласна, разве я могу быть против? Благословляю!

Артюхов ввел Настю.

– Сударыня, – обратился к ней Мерзляев, – помогите. Дело в том, что эти два близких вам человека просто сбрендили. Ваш отец добровольно признался, что он крупный деятель тайного антиправительственного общества. Корнет подтверждает, что вашего отца отбили его так называемые сподвижники. Так вот, я вас спрашиваю, кто ваш отец – актер или бунтовщик?

– Конечно, актер, – поспешила ответить Настя.

– Фу, – с облегчением вздохнул Мерзляев. – Наконец-то нашелся один разумный человек. – Что вы на это скажете, господин отец?

– По-вашему, актер не может быть бунтовщиком? – Бубенцов упрямо стоял на своем. – Театр – это ремесло, а бунт – призвание!

Настя обомлела.

– Видите, с какой настойчивостью Афанасий Петрович хочет сделать вас сиротой? Я-то считаю, что вашего отца отпустил Плетнев. Умоляю, скажите правду.

Настя перевела взгляд с отца на жениха.

– Хорошо! Скажу правду! – Голос Насти дрогнул. – Во всем виновата я.

Писарь уронил перо. Мерзляев, Бубенцов и Плетнев уставились на Настю.

– Да я! И нечего на меня пялить глаза! – Настю охватило вдохновение, она была достойной дочерью и не менее достойной невестой. – Я наняла пятерых разбойников. Они налетели и освободили отца, которого безвинно везли на расстрел! И я была в отряде… в мужском костюме… в черной полумаске…

– Неправда! – закричал Бубенцов.

– Не было ее там! – подтвердил Плетнев.

– Не слушайте их! – упорствовала Настя. – Я, Настасья Бубенцова, организовала нападение. Пишите!

– Заносить в дело? – спросил писарь.

– Ты что? – остановил его Мерзляев. – Над нами весь департамент хохотать будет…

– Пишите, я требую! – крикнула Настя.

– Сударыня, умоляю, только не утверждайте, что это вы так отдубасили своего жениха! – отмахнулся Мерзляев. – И вообще… Хватит… Мне эта игра в благородство осточертела. Нет благородных людей в России. Не доросли. Рылом не вышли… Черт с вами! Доведем наш спектакль до конца. Вы, молодые люди, свободны. Вам можно позавидовать, впереди у вас медовый месяц… А ты, Афанасий, приготовься к большой ложке дегтя! Руководитель тайного антиправительственного заговора – это, брат, дело серьезное…