Эй, Нострадамус!

Правда, разводиться родители не стали. Отец всегда давал нам деньги… Кто знает, что продолжало связывать этих людей? Быть может, отец чувствовал вину за порушенную жизнь моей матери. Хотя вряд ли — он не способен на чувства.

Я припозднился к Барб. На поминки собрались в основном друзья Кента. Они казались мне старыми еще в школе и навсегда для меня такими останутся. На лужайке вкривь и вкось стояли складные стулья. А со всех сторон надвигался лес и медленно засасывал в себя сельский домик. Близнецы (это я про вас, племяшки) и другие дети сидели в одной из комнат, тихие и благообразные, подобно их набожным родителям, под запись умиротворяющих природных звуков — плеска прибоя на острове Косумель, щебета тропических птиц в гвианских лесах, шума дождя в фиордах Аляски.

Друзья Кента (некогда все — активисты «Живой молодежи») за свою жизнь ни разу не оступились, стали стоматологами или бухгалтерами и перебрались жить в самые фешенебельные районы Ванкувера вместе с остальными кентами нашего города. После похорон Кента я год не встречал ни одного из них. Знаю, что им бы польстило любое доказательство краха моей жизни. И понимаю, что для подтверждения этого приятелям Кента достаточно одного вида моего измятого костюма.

— Привет, Барб.

— Ну наконец хоть кто-то из твоей семьи соизволил прийти.

— Мать не приедет — догадайся почему, — а Редж молится на дороге. Скоро прикатит сюда.

— Замечательно.

Я налил себе стакан красного вина: набожность, к счастью, не распространялась на стойку со спиртным.

Барб не прошла через «Живую молодежь» и поэтому всегда ощущала себя чужой среди друзей Кента. Глядя на здоровые, счастливые лица во дворе, я вдруг понял, как нелепы любые поминки. Я скучал по Кенту. Очень.

— Ты сама решила устроить поминки?

— Да. Но только я и подумать не могла, что выйдет такое голливудское шоу. Они уже пытаются свести меня с одним парнем из их рядов. Все так картинно, так искусственно. — Барб перевела взгляд на лужайку. — Хотя надо отдать им должное: организаторы они что надо. От меня требовалось всего лишь открыть дверь и делать расстроенный вид.

— Как щедро с их стороны.

— Да пошли они! Кстати, твоя сегодняшняя роль — обреченный брат-неудачник. Думаю, сыграешь ее без труда.

— А твоя роль?

— Преданная вдова с близнецами, скорбящая о любимом муже.

Я вышел к машине и вернулся с сумкой подарков для вас двоих. Ваша мать тут же напала на меня, ругаясь, что я вас порчу. Однако все это без толку: никогда не устану носить вам подарки. Я подошел к вашей кроватке, и на меня уставились два пухлых личика с кудрявыми волосами и улыбкой Кента. Или, вернее, улыбкой вашей бабушки. Вручил игрушки, и вы с оживлением принялись их изучать.

Я вышел на лужайку, поздоровался с теми, кого знал, и постарался не выглядеть обреченным братом-неудачником. Друзья Кента разговаривали со мной в своей, мастерски отточенной еще в «Живой молодежи», дружелюбной манере.

Скажем, так:

— Знаешь, Джейсон, мы с Джиной думаем, не обновить ли нам вторую ванную. Правда ведь, Джина?

— Да-да, и совсем скоро. Надо бы взять твой телефон.

— Попросим его у тебя к концу вечера.

— Обязательно.

Несколькими минутами позже Гэри, лучший друг Кента, постучал ножом по бокалу, и все расселись по местам. Возле стола, на мольбертах висели увеличенные цветные фотографии, запечатлевшие самые яркие моменты из жизни Кента. Вот Кент спускается на лодке по бурлящей горной реке; вот он с друзьями смакует дорогие сигары; вот веселится на холостяцкой пирушке, притворяясь, что пьет пиво из стакана в метр длиной; вот играет в диск-гольф; вот сидит с Барб в мексиканском ресторанчике. Каждый из снимков подчеркивал пустоту моей собственной жизни.

Гэри начал говорить речь, от которой я тотчас отключился, и пришел в себя уже к концу, от шороха позади: Редж возился со щеколдой на дверях веранды. Барб подошла к нему, сухо поздоровалась, довела до лужайки и усадила на стул. Мы помолчали, поминая Кента. Тягостная для меня минута: смерть брата означала, что теперь на Земле Джейсонов больше, чем Кентов. А мне вовсе не нравился этот перевес. Вряд ли я нужен этому миру.

Как только окончилась минута молчания, я вскочил и стремглав бросился на кухню: срочно требовалось выпить. Крепкого спиртного там не было, так что, приметив едва начатую бутылку белого вина, я перелил содержимое в поллитровую пластмассовую чашу, выполненную в виде волшебной лампы Аладдина, и залпом ее осушил. Барб, увидев, как я хлещу вино, словно холодную воду в знойный полдень, подошла и с деланной детской наивностью сказала:

— Бедненький. Надо же, как ты хочешь пить.

Я игнорировал ее сарказм.

— Да, Барб, хочу.

Она не стала цепляться. Во дворе друзья Кента скучились вокруг Реджа: высказывали ему почтение, приносили соболезнования. По мне — так дольше бы они там все и оставались. Я спросил у Барб, общалась ли она с Реджем после гибели Кента.

— Нет.

— Ни разу?

— Ни разу.

Я решил ее подколоть:

— А ты попробуй.

— Это еще зачем?

— Как зачем, Барб! Сегодня же годовщина смерти Кента. Редж — его отец. Нужно хоть что-то для него сделать.

Я дернул за верные веревочки.

— Пожалуй, ты прав, — согласилась она.

И направилась во двор, где двое друзей Кента беседовали с Реджем. С моего места я слышал весь разговор.

— Спасибо, что приехал, Редж, — начала Барб.

— Спасибо, что пригласила.

— О чем это вы разговаривали? — повернулась она к его собеседникам.

— О клонировании.

— О клонировании! — подхватила Барб. — Вот уж удивили нас овечкой Долли!

— То ли еще будет, — сказал один из собеседников (кажется, его зовут Брайан) и спросил Реджа: — Как вы думаете, у клона будет такая же душа, как у исходного организма, или другая?

— Душа? — Редж потер подбородок. — У клонов не может быть души.

— Не может быть души? Так ведь если клонируют человека, выйдет такой же живой человек. Как же он будет жить без…

— Клон — не человек; клон — чудовище.

Вмешался второй собеседник, Райли:

— А как тогда быть с вашими внуками? Двойняшки ведь возникают из распавшегося зародыша. То есть один ребенок — это фактически клон другого. Вы что же, допускаете, что у одного из них есть душа, а у второго нет?

Барб попыталась разрядить обстановку:

— Да, к слову о чудовищах: если я опаздываю с кормлением хотя бы на пару минут, то становлюсь несчастной Рипли [8], а близнецы превращаются в голодных космических пришельцев.

Однако Редж не дал закончить тему на веселой ноте. Он крепко задумался; лицо стало серьезным, будто бюст Авраама Линкольна.

— Да, — вдруг сказал он. — Нельзя исключить, что у одного из двойняшек нет души.

Тишина. Все улыбки вдруг стали натянутыми.

— Вы это серьезно? — недоверчиво спросил Райли.

— Стал бы я шутить на тему человеческой души!

Барб вдруг развернулась и, не сказав ни слова, пошла прочь. Двое мужчин ошарашенно взирали на Реджа. Потом Барб вернулась со сложенным стулом в руках, который несла несколько сбоку от себя, будто теннисную ракетку.

— Грязная, мерзкая сволочь! Сейчас же убирайся! И впредь чтобы духу твоего в моем доме не было!

— Барб?

— Проваливай или я за себя не ручаюсь!

— Барб, как ты можешь?…

— Не пытайся меня разжалобить, бессердечный ублюдок!

Мне уже доводилось видеть разъяренную Барб, и я знал, что ее слова — не пустые угрозы. Райли неуклюже попытался встать между ней и Реджем. Я подбежал к Барб и ухватился за стул, но она упиралась с силой бывшего капитана женской хоккейной команды.

— Барб, прекрати!

— Ты слышал, что он сказал?…

— Не стоит руки марать.

— Пора ему умереть за все, что он сделал с людьми. Кто-то должен его остановить.

Я посмотрел на отца, в его пустые глаза, и понял, что ничего не изменилось. Он искренне не понимал, чем заслужил такое обращение. Я плеснул бы ему в лицо остатки вина из чаши — да жаль попусту добро переводить.