Сцены из провинциальной жизни

Студенты, проходящие педагогическую практику в школе, распространяют легенды о посвящении и о том, что бывает во время посвящения. Мальчики-африканеры шепчутся об этом так же взволнованно, как о порке. То, что он слышит, вызывает у него отвращение: например, при посвящении разгуливают в подгузниках или пьют мочу. Если нужно пройти через это, чтобы стать учителем, он отказывается быть учителем.

Ходят слухи, что правительство собирается отдать распоряжение, чтобы все школьники с фамилиями, как у африканеров, были переведены в классы африканеров. Его родители тихо говорят об этом, они явно обеспокоены. Что до него, то его охватывает паника при мысли о переходе в класс африканеров. Он говорит родителям, что не подчинится. Откажется ходить в школу. Они пытаются его успокоить. «Ничего не будет, — говорят они. — Это просто разговоры. Пройдут годы, прежде чем они что-нибудь сделают». Он в этом не уверен.

Как становится известно, решать предстоит инспекторам, переводить ли ненастоящих англичан из английских классов. Он живет в страхе перед днем, когда придет инспектор, проведет пальцем по списку в классном журнале, назовет его имя и прикажет собирать учебники. На такой случай у него заготовлен тщательно разработанный план. Он соберет учебники и без возражений покинет класс. Но не пойдет в класс африканеров. Вместо этого спокойно, чтобы не привлекать внимания, он отправится в сарай, где хранятся велосипеды, возьмет свой велосипед и так быстро поедет домой, что никто не сможет его поймать. Потом он закроет и запрет дверь парадного входа и скажет матери, что не вернется в школу, а если она его выдаст, покончит с собой.

Образ доктора Малана запечатлелся у него в мозгу. Круглое голое лицо доктора Малана, в котором нет ни понимания, ни жалости. Его глотка раздувается, как у лягушки, губы поджаты.

Он не забыл первый законопроект доктора Малана 1948 года: запретить все комиксы с капитаном Марвелом и Суперменом, позволив пропускать через таможню только комиксы, в которых фигурируют животные и которые годятся исключительно для малышей.

Он думает о песнях на языке африкаанс, которые их заставляют петь в школе. Он так их возненавидел, что ему хочется громко кричать и издавать неприличные звуки во время пения, особенно когда исполняют «Kom ons gaan blomme pluk» — о том, как детишки резвятся в полях среди чирикающих птичек и веселых насекомых.

Как-то субботним утром он и еще двое друзей отправляются на велосипедах из Вустера по дороге Де Доорнз. Через полчаса они уже в пустынном месте, где не видно человеческого жилья. Они оставляют велосипеды у обочины и поднимаются в горы. Там они находят пещеру, разжигают костер и едят сэндвичи, которые захватили с собой. И вдруг появляется огромный грубый парень-африканер в шортах цвета хаки.

— Wie het julle toestemming gegee? (Кто вам разрешил?)

Они теряют дар речи. Это же пещера — разве нужно разрешение, чтобы находиться в пещере? Они пытаются соврать, но все бесполезно.

— Julle sal hier moet bly totdat my pa kom (Придется вам подождать моего отца.), — объявляет мальчик. Звучат слова lat, strop (розга, ремень). Им дадут урок.

От страха у него кружится голова. Здесь, в вельде, где некого позвать на помощь, их высекут. И не помогут никакие мольбы. Ведь на самом деле они виноваты, особенно он. Это он уверял остальных, когда они перелезали через изгородь, что тут не может быть фермы, это просто вельд. Он заводила, это его идея, и ему не на кого переложить вину.

Приходит фермер с собакой — восточноевропейской овчаркой с хитрой мордой и желтыми глазами. Им снова задают вопросы, на этот раз на английском, вопросы без ответов. По какому праву они здесь? Почему они не спросили разрешения? И опять приходится приводить беспомощные, дурацкие доводы: они не знали, они думали, что это просто вельд. Он клянется себе, что никогда больше не допустит такой ошибки. Никогда больше он не будет таким дураком, чтобы перелезть через изгородь и считать, что ему это сойдет с рук. «Дурак! — ругает он себя. — Дурак, дурак, дурак!»

У фермера нет при себе ни розги, ни ремня, ни хлыста.

— На сей раз вам повезло, — говорит он. Они стоят столбом, не понимая его. — Ступайте.

Они тащатся под гору, боясь бежать, чтобы вслед за ними не бросилась собака, рыча и пуская слюни, — туда, где оставили у обочины свои велосипеды. Им нечего сказать в свое оправдание. Африканеры вели себя вполне прилично. А вот они проиграли.

10

Рано поутру по Нэшнл-роуд идут цветные дети с пеналами и учебниками, а некоторые даже с ранцами на спине — в школу. Но это совсем маленькие дети; когда им будет столько лет, сколько ему, они покинут школу и выйдут в мир, чтобы зарабатывать себе на хлеб.

В день его рождения, вместо того чтобы устраивать вечеринку дома, ему дают десять шиллингов, чтобы он сводил куда-нибудь своих друзей и угостил их. Он приглашает троих лучших друзей в кафе «Глобус», они садятся за столик с мраморной столешницей и заказывают банановый сплит^[13] и шоколадный пломбир с сиропом. Он чувствует себя принцем, доставляющим другим удовольствие, это был бы чудесный праздник, если бы его не портила оборванная цветная детвора, стоящая за окном и наблюдающая за ними.

Он не видит ненависти на лицах этих детей, хотя готов признать, он и его друзья заслуживают этого, потому что у них так много денег, тогда как эти дети нищие. Напротив, дети, как и тогда у цирка, наслаждаются зрелищем, совершенно поглощены им и не упускают ни одной детали.

Будь он устроен иначе, он попросил бы владельца «Глобуса», португальца с волосами, намазанными бриллиантином, прогнать их. Это вполне нормально — прогнать нищих детей. Нужно лишь нахмуриться, замахать руками и закричать: «Voetsek, hotnot! Loop! Loop! — а потом повернуться к свидетелям этой сцены и объяснить: — Hulle soek net iets om te steel. Hull is almal skelms» (Они смотрят, чтобы украсть. Все они воры). Но если бы он встал и подошел к португальцу, то что бы он сказал? «Они портят мой день рождения, это несправедливо, их вид травмирует мне душу»? Независимо от того, прогонят их или нет, теперь слишком поздно, душа у него уже болит.

Он думает, что африканеры постоянно пребывают в ярости, потому что у них болит душа. А вот англичане не впадают в ярость, потому что живут за стенами и их душа хорошо защищена.

Это лишь одна из его теорий об англичанах и африканерах. К несчастью, ложкой дегтя в бочке меда оказывается Тревельян.

Тревельян был одним из жильцов в доме на Лизбек-роуд в Роузбэнк, который столовался у них. Он был счастлив в доме с большим дубом в саду. У Тревельяна была лучшая комната — со стеклянными дверями, выходившими на веранду перед домом. Он был молодым, высоким, дружелюбным, но не мог сказать ни слова на языке африкаанс и был англичанином до мозга костей. По утрам Тревельян завтракал на кухне, а потом уходил на работу, по вечерам возвращался и ужинал вместе с ними. У него была комната, в которую посторонним вход был запрещен, но там не было ничего интересного, кроме электробритвы, сделанной в Америке.

Отец, хотя и был старше Тревельяна, подружился с ним. По субботам они вместе слушали по радио матчи регби, которые передавали из Ньюлендз.

Потом появился Эдди. Эдди был семилетним цветным мальчиком из Идаз-Велли, возле Стелленбоса. Он приехал у них работать: по договоренности между матерью Эдди и тетей Уинни, которая жила в Стелленбосе, за то, что Эдди будет мыть посуду, подметать и чистить обувь, его будут кормить, а первого числа каждого месяца его матери будут посылать почтовый перевод на два фунта десять шиллингов.

Прожив и проработав два месяца в Роузбэнк, Эдди сбежал. Он исчез ночью, а его отсутствие обнаружили утром. Вызвали полицию, Эдди нашли неподалеку: он прятался в кустах на берегу Лизбек-ривер. Его нашла не полиция, а Тревельян, который приволок Эдди, плакавшего и бесстыдно лягавшегося, и запер в старой обсерватории во дворе за домом.