Жизнь заново

– Я останусь у Владимира. А вы устроитесь здесь, хорошо?

– Да, да, конечно, ты можешь остаться у меня. Спокойной ночи, Элла.

Они развернулись и как-то очень быстро оказались у двери.

– Постойте! Вы ведь ещё не показали мне остальные картины…

– Вы хотите, чтобы я показал их вам? Сейчас?

– Да, а что, ваши картины, как и ваш ларёк, на ночь закрываются?

– Нет. Конечно, если вы хотите…

– Федор, я все равно пойду, мне с утра на работу, но ты приходи. Я оставлю дверь открытой.

– Спасибо.

Я улыбнулась.

– Пойдёмте!

Я взяла с собой подушку и бокал шипучего. Устроилась посередине зала на подушке прямо с ногами. Мой педикюр был идеален.

– Петров-Водкин. Вам знакомо это имя?

Я промолчала. Сделала глоток.

– К сожалению, копия. Но отличная! Обратите внимание на организацию пространства! Вы знаете, для него пространство – один из главных рассказчиков картины! Вам нравится?

Мне нравилось. Такие яркие краски, как здорово видеть жизнь в таких ярких красках!

– Петров-Водкин считал живопись орудием усовершенствования человеческой природы.

– Вы думаете, человеческую природу надо усовершенствовать?

– А вы думаете, нет?

– Нет. Все просто, но удобно. Побеждает сильнейший. Зачем что-то усложнять, усовершенствовать?

– Элла, он умел читать судьбу по лицам.

– И что бы он прочитал на моём лице?

– Что не всё, что удобно, делает человека счастливым. Иногда это бывают абсолютно неудобные вещи.

– К счастью, редко.

– Совсем не редко. И побеждать нужно не слабейших…

– Сильнейших! Чтобы стать самой сильной!

– Чтобы стать самой сильной, надо победить себя.

Я смотрела на небольшую картину прямо передо мной. Бакст. Такие странные цвета. От них невозможно оторвать взгляд. Странная картина. Как будто я её уже где-то видела.

– Это похоже на сон, – сказала я, протянув руку в сторону Бакста.

Федор кивнул.

– Вы чувствуете живопись, Элла.

– Значит, я могу усовершенствоваться?

Он улыбнулся.

– Мне кажется, вы и есть совершенство.

– Спасибо.

– Посмотрите сюда. Мой любимый художник. Филонов. Он считал, что кубизм, посредством геометризации форм, навязывает миру свою волю. А художник-аналитик должен подражать природе. Тщательно прописывать каждый атом. Каждый атом, созданный природой, имеет право на своё место в жизни.

– Красиво.

– Очень.

– Каждый атом имеет право на своё место в жизни, – повторила я.

– И каждый красив по-своему. Но главное – не красота формы. Филонов учил изображать не внешний вид дерева, а его рост. Не лицо человека, а процесс его мышления. Понимаете?

– Понимаю. Какая необычная ночь!

– Необычная? – Он улыбнулся. – Честно сказать, да. Такая необычная ночь.

– И мне так хорошо здесь.

– И мне. Мне кажется, я всегда ждал именно вас, чтобы рассказать все это. И показать.

– Я не любила раньше музеи. Я, конечно, была в Лувре, и в д'Орсе, и в Прадо…

– Это невероятно! Вы были в Лувре, в Прадо?

– Да. И в Лондонском музее современного искусства, и Нью-Йоркском МоМА…

– И вы молчали?! Вы ничего мне не рассказывали?! – Он схватил меня за руки.

Что же ему рассказать, чтобы он не отпустил мои руки?

– Ну, там здорово, конечно…

– Какая вы счастливая!

Он отпустил их.

– У вас, наверное, такая интересная жизнь…

Я кивнула.

– Да, интересная. Только вот не знаю, что рассказать…

Мы смотрели друг на друга, и наши лица были так близки – и я наконец-то поняла смысл всех этих долгих часов, что я слонялась по музеям всего мира. Всё это было для того, чтобы однажды рассказать об этом Федору. В деревне Кошки. Держась за руки.

– «Мадонна» да Винчи очень маленькая, – вспомнила я.

– Да. – Его лицо приблизилось к моему.

– И она под пуленепробиваемым стеклом, – шептала я.

– Да, – шептал он.

– И вокруг всегда много народу.

Я взяла его голову в руки и поцеловала. Я целовала его очень долго. И никто из нас не хотел останавливаться.

II

– Доброе утро, Элла!

Как приятно, когда, проснувшись, сразу хочется улыбаться.

– Доброе утро, Федор.

Я поцеловала его глаза, нос, лоб. Я улыбалась.

Солнце светило через распахнутое окно, во дворе кричали петухи.

– Петухи! – с восторгом прошептала я.

– И куры, – подтвердил Федор, – и ещё коза. Её зовут Изольда.

– Какое подходящее для козы имя! – восхитилась я.

Я готова была восхищаться чем угодно этим утром.

– Что ты хочешь на завтрак? – Федор взял мою руку и нежно поцеловал пальцы.

– Маракуйю с чёрной икрой. И одну ложку овсянки.

Я улыбнулась.

– Эй, не грусти, я же пошутила!

У Федора было такое несчастное лицо, что я бросилась ему на шею.

– Я даже не знаю, что такое маракуйя, – сказал он.

– Зато ты знаешь, что такое супрематизм. – Я с удовольствием произнесла новое слово. – Так чем же мы будем завтракать?

– Маруся сейчас принесёт молоко и яйца. Я могу сделать тебе яичницу. Ты, наверное, не любишь яичницу?

– Обожаю! – воскликнула я. – Я просто обожаю яичницу! А кто такая Маруся?

– Соседка. Она приносит мне молоко, яйца и творог.

– Я обожаю Марусю!

Мне хотелось кричать и прыгать. И обниматься.

– И я обожаю тебя! Я обожаю тебя, Федор!

Он застенчиво улыбался. И всё время целовал мне руки.

– Как здорово, что сломалась моя машина! Тем более, что она вообще не моя!

– Мне не верится, что все это на самом деле…

– И мне не верится.

– Ущипни меня.

В дверь постучали. Невероятных размеров Маруся, с белой косой вокруг головы а-ля-Тимошенко, принесла молоко и яйца.

– Маруся, я вас обожаю! Мне так хотелось молока! – Я кружилась вокруг Маруси в огромной пижаме Федора. – Маруся, вы такая аппетитная!

Маруся подозрительно смотрела на меня и молчала.

Федор проводил её до двери.

– А это что? – Я стянула покрывало с большого холста, который был прислонён к стене у входа.

Очень красивый портрет. Молодая девушка держит в руках кувшин.

Я смотрела в глаза девушки, и мне казалось, что я знаю всё, о чём она думала.

– Это полотно может стать гордостью нашего музея, – сказал Федор. – Сестра художника выставила его на продажу, очень дёшево, ровно за столько, сколько ей нужно на операцию. Чтобы город мог купить эту картину и оставить её себе.

– И что город?

– Пока ничего. Но я надеюсь. Всё-таки они должны понимать, что за такие деньги…

– За такие деньги кто-нибудь купит её себе домой!

– Что ты! Это должно быть в музее. Это должны видеть люди.

– Ну, а где мой завтрак? Моя яичница? Хочу яичницу! Хочу яичницу!

– Бегу. Бегу делать тебе яичницу! Если тебе нужно что-нибудь ещё, только скажи. И я сразу побегу. Лучше даже специально что-нибудь придумай, мне хочется что-то делать для тебя. И как же тебе идёт моя пижама!

– Это потому, что она твоя.

– Это потому, что ты такая красивая.

– А вчера ты хотел меня усовершенствовать!

– Я был дурак!

– Яичницу! Яичницу!

Он поставил на стол глиняный кувшин с молоком.

Я пила молоко прямо из кувшина. Раньше я ненавидела молоко.

– Стой! Замри! – воскликнул Федор. Я не успела донести кувшин до рта.

– Как же вы похожи! – прошептал Федор. Он схватил картину с девушкой и поставил её на стол, прямо передо мной.

– Посмотри! Это же твой портрет!

– Я сначала, когда увидела, что картина закрыта пледом, подумала, что ты прячешь от меня изображение своей любимой…

– Да, это изображение моей любимой. Но я это понял только сейчас.

– Ты имеешь в виду меня?

Он кивнул.

Какое восхитительное утро!

– А можно мне у тебя немножко пожить?

– Пожить?! – Федор вскочил и ударился головой о балку. Так же, как вчера Владимир.

– Да, пожить.

Он обнял меня.

– Скажи ещё раз, – попросил он.