Зарубежный детектив (1989)

Гакл огляделся и, видимо, остался доволен явным интересом слушателей.

— Но Новаку, — продолжал он, — что-то показалось подозрительным. Его друг сфотографировал картину, и на следующий день с фотографией в руках они отправились собирать информацию. В центре города направились в ближайший крупный антикварный магазин, к сожалению, не знаю, в какой. Друг ждал в магазине, а Новак направился в кабинет. Там спиной к нему сидела длинноволосая дама в потрепанном рабочем халате и попивала кофе. «Заведующего нет, будет после обеда», — бросила она через плечо, потом повернулась. И… вытаращила глаза — Новак тоже, открыла рот — и Новак за ней. Не надо вам объяснять, что перед ним была «американка». Но представьте себе, что этот олух Новак сбежал из магазина вместе с приятелем, вместо того, чтобы позвать… кого-то из вас. Видимо, был в шоке.

— Иногда такое бывает, — кивнул Коварж, — когда человек неожиданно сталкивается с подлостью.

— Новак рассказал мне все только после заседания закупочной комиссии.

— За сколько вы купили картину?

— За десять тысяч. Она действительно была серьезно повреждена.

— Насколько я знаю, Яначек — ваш подчиненный, — вмешался капитан. — Сделали вы из этой истории какие-то выводы?

— Я совершил ошибку, — суверенный вельможа опустил голову. — Вместо того, чтобы наказать Яначека, я откровенно поговорил с ним наедине. Он поклялся, что больше никогда в жизни ни о чем подобном и не подумает.

— А он, возможно, подумал. Это вы хотели сказать нам своим рассказом?

— Вы же спрашивали о подходящем характере.

— Конечно. Благодарим за помощь. Петр, пан Гакл позвонит тебе сюда и сообщит адрес бывшего владельца картины, думаю, что он есть в протоколе закупочной комиссии. Новак опишет нам чехо-американку и сообщит, в каком антикварном магазине произошла встреча.

— Вы хотите этим заняться? — удивился Гакл.

— Нет. Но такие связи не мешает знать.

На мгновение наступила тишина. Коварж рисовал в блокноте, Чан посматривал на магнитофон.

— Ну, — обратился к ним капитан, — есть у кого-нибудь еще вопросы к пану Гаклу? Тогда у меня, — продолжил он, когда никто не отозвался, — личный. Что пишете? Чем хотите нас удивить?

— Я вас, кажется, не понимаю, — потряс головой Гакл, но глаза его загорелись, щеки слегка порозовели, и весь он оживился.

— Не буду говорить, — произнес Янда, — какое впечатление произвела на меня ваша книга, иначе вы решите, что это неуклюжая лесть. Но я, наверное, не единственный, кто пытался высказать вам свое восхищение.

— Все рецензии были благожелательными, и сейчас готовится новое издание, — Гакл словно стал выше.

— А можете сказать, над чем сейчас работаете?

— На этот раз тема гораздо сложнее. Она традиционна, но живопись…

Зазвонил телефон.

— Слушаю, — отозвался Петр и затем передал трубку Янде: — Тебя. Городской отдел.

— Да… да… — повторял время от времени капитан. — Директор Горчиц Яромир… да… Петр, бумагу и ручку…

Он схватил блокнот, поданный ему поручиком, и стал делать пометки на странице, частично заполненной экспрессивными рисунками кикимор. На миг его глаза выразили удивление, но сразу же взгляд снова стал невозмутимым.

— В замке Клени остались только тени, — с улыбкой произнес он в рифму, когда повесил трубку. — Свидетели, как всегда, ничего не знают. Большое спасибо, пан Гакл, протокол на подпись вам пришлем.

На уходящего Гакла никто не обращал особого внимания, только поручик Чап бросил тихую и, в общем-то, ненужную реплику в адрес людей с раздутым самомнением.

— Рады вас видеть, пан Яначек, в нашем уютном интерьере, — сказал капитан новому посетителю после выполнения необходимых формальностей.

— Интерьеры — мой хлеб, пан капитан, — моментально отреагировал Яначек, — поэтому могу с полной ответственностью заявить, что ваш — один из самых уютных.

— Да, да, — кивал головой Янда, — а вы еще не знаете другие наши помещения. С ночлегом и обслуживающим персоналом.

— Излишества портят людей, поэтому совсем не обязательно мне все знать, — улыбнулся, обнажив великолепные зубы, маленький человечек в очках. «Природа так милосердна, — размышлял про себя Янда, — что каждому дает хоть что-то. Вот и этому коротышке расщедрилась на роскошные челюсти».

— Пан архитектор, мы здесь каждому задаем одни и те же вопросы: когда и при каких обстоятельствах видел Марию Залеску в последний раз и что делал вечером и ночью двадцать второго? Нас это даже начинает утомлять.

— А за дверью ждут еще трое, — с пониманием заметил Яначек.

— Вот именно. Поэтому я сейчас скажу за вас то, что знаю. Двадцать второго вечером, около половины девятого, вы подошли к небольшой группе, которая стояла в коридоре второго этажа замка. Там были Мария Залеска, Ленка Лудвикова и Рудольф Гакл. Вы говорили о драмах Шекспира и о возможности их инсценировки во дворе замка. Потом Ленка Лудвикова сказала что-то о ресторане, где управляющий замком заливает свою хандру. Мария Залеска направилась туда, а вы пошли с ней. Теперь можете продолжать. Куда вы проводили пани Залеску?

— Только до дверцы, ведущей со двора в барбакан. Постояли немного и разошлись. Это может подтвердить Ленка, которая все время пялилась на нас из окна.

— О чем вы разговаривали?

— Да ни о чем особенном. Пани Мария жаловалась мне, что в последнее время очень нервничает, что все ее раздражают. Этим она объяснила ссору с Седлницкий — вечером они крепко поцапались во дворе. Ей, видимо, это было неприятно, она всегда вела себя как воспитанная дама, а тут вдруг раскричалась, как на базаре. Ей хотелось, очевидно, как-то оправдать свое поведение в моих глазах.

— Вы слышали тот разговор во дворе?

— Это был такой «разговор», что не услышать его было невозможно.

— Можете пересказать его содержание?

— Трудно. Они не говорили ничего конкретного, лишь сплошные оскорбления. С той только разницей, что Кваша пользовался своими обычными ругательствами, а пани Мария выступила, так сказать, в оригинальном жанре. Такой я ее еще никогда не видел.

— Подождите. Какими ругательствами пользовался Ква… пан Седлницкий?

— Ну, например, называл свою собеседницу дурехой, пустой головой и шутом короля Филиппа Арагонского. Но он подобными и еще более красочными выражениями пользуется повседневно и говорит их любому. Знаете, — Яначек стыдливо опустил за очками глаза, — это страшно грубый человек, но к его грубости все привыкли.

— Значит, пани Залеска, как его многолетняя приятельница, должна была привыкнуть к его «дурехам» и «королевским шутам»?

— Конечно, — блеснул образцовыми зубами Яначек.

— Почему же в тот раз они ее так разозлили?

— Такая мелочь не могла разозлить ее. Должно было случиться что-то более серьезное.

— У вас есть предположения?..

— Она выбежала из его квартиры прямо во двор, он — за ней, и тут началось… Пани Мария обзывала Седлницкого противным горбачом, тварью и уродом, бессовестным развратником, которого вытерпит только… словом, падшая женщина. Прошу прощения, но я всего лишь повторяю.

— Выбежали из квартиры управляющего… — повторил капитан. — А не сложилось у вас впечатления, что Седлницкий позволил там себе лишнее с Залеской?..

— Не сложилось, — прервал его Яначек. — Это было невозможно, потому что в квартире они были не одни.

— Кто же там был еще? — поспешно спросил Янда.

— Это знаю, наверное, только я, — тоненькие веки за очками замигали лукаво. — Дело в том, что за той сварой я наблюдал из окна напротив, откуда видна дверь в квартиру управляющего. Во время ссоры она открылась, оттуда выскользнула Ленка Лудвикова и шмыгнула под аркаду главного здания. Ее никто не мог видеть, только я имел это удовольствие.

— Из окна напротив, хм… То есть из правого крыла замка. С какого этажа? — невинно спросил Янда.

— Со второго. Оттуда был идеальный обзор, — довольно хихикнул Яначек.

— Остается выяснить, что вы там делали, — голос капитана зазвучал холодно. — Там — хранилище самых ценных предметов. Кроме тех, кто занимается инвентаризацией, и, Разумеется, управляющего замком, туда по инструкции никто не смеет входить.