Воспоминания о давно позабытом

Сообщил мне его Иван Алексеевич Лихачев. Он рассказывал, что фашисты этот журнал очень не любили и разгромили редакцию, как только пришли к власти.

— Не так скверные привычки человекообразной обезьяны хорошо здесь описаны, как это «О..!» — говорил Иван Алексеевич.

Мне же, чтобы передать это «О..!», понадобилось чуть не тридцать лет.

Иван Алексеевич скончался в 1972 году. В конце шестидесятых он попросил меня перевести «Сравненья» Джона Донна (Элегия восьмая) и сам сделал для меня подстрочник. Плод моей первой попытки был не очень хорош. Впоследствии я его улучшил. Вот эти стихи:

Иван Алексеевич был лицо, достойное восхищения. В его доме, случалось, подавали к столу салат, изготовленный ногами безрукого эфиопа.

А вот еще один перевод — солдатской песенки о Цезаре в галльском триумфе:

Ведь пели ее солдаты. Другие переводы передают умственное намеренье, а не прямую речь.

О стихах на русском языке и в переводах сказано достаточно.

А впрочем, скорее нет. Рассуждали же мы о Хлебникове, постараемся и о Пушкине, ведь речь мы ведем о поэзии.

Немного нового о пушкинской белке

Хотя литература о нашем главном поэте измеряется уже библиотеками, кое-что в его творчестве до сих пор остается неисследованным. Здесь я хочу осветить отношения Пушкина с белкой. Основной текст «Сказки о царе Салтане» предполагается с детства известным читателю.

Белка, грызущая золотые орехи с изумрудными ядрами, — первый из волшебных даров, который получает Гвидон на острове Буяне. Другие два: морская (= подземная) стража и Царевна-Лебедь — иноземная или небесная невеста. Известно, что в лебедей умели воплощаться германские валькирии и что эта же птица служила тотемом у тюркских народов.

На первый взгляд приобретение белки имело для Буяна чисто экономическое значение (ср. «Из скорлупок льют монету // Да пускают в ход по свету»). Действительно, белка — пушной зверь, и ее шкура служила монетарной единицей в примитивном хозяйстве древней и средневековой Руси. Конечно, и сам Пушкин, неравнодушный к деньгам, которых у него никогда не было, пытался добывать их волшебными путями, например карточной игрой. Однако сводить белку лишь к ее экономической пользе было бы неправильно. Белка еще и пела. Что же это были за белкины песни?

Что автором «Повестей Белкина» является именно Пушкин, сомнений не вызывает. И что фамилия Белкин представляет собой каламбурное замещение имени «Пушкин», тоже ясно. Семантическое тождество БЕЛ (то есть белки) в БЕЛкине и ПУШ (то есть ПУШнины, БЕЛичьего меха) в ПУШкине избавляет меня от необходимости твердить очевидное.

Отождествление поэта с белкой имеет глубокие корни в русской культуре. Автор «Слова о полку Игореве» сообщает о своем предшественнике поэте Бояне, что тот «растекался мыслию по древу». Филологи поправили ошибку переписчика «Слова». Нужно читать не «мыслию», а «мысию». Мысь — древнее название белки. И Боян, который «растекался… волком по земли» (то есть по нижнему слою мироздания в его трехчленном делении) и «шизым орлом под облакы», следовал также поступкам реальной белки, имеющей привычку скакать вверх и вниз по стволу и ветвям Мирового древа, из верхнего в нижнее царство, донося до обитателей среднего слоя истины, почерпнутые ею внизу или вверху.

Вспомним, что и Гвидонова белка обитала в лесу «под елью». А ведь ель с ее ежегодными ритмическими мутовками особенно пригодна для счета времени и служит поэтому древнейшей моделью именно Мирового древа. Вспомним еще, что по-варяжски именем «Ель» (Хель) называется потусторонний мир.

Не лишено примечательности также совпадение названия сказочного острова (Буян) с именем пращура всех русских поэтов (Боян). Оба слова — тюркского корня и имеют в славянских языках значение «чудесный». В «Слове» Бояна называют «Велесовым внуком». Велес, или «скотий бог» древнерусских летописей, был, как полагают, богом скота, причем словом «скот» в те времена называли не только скотов, как сейчас, но и имущество вообще. Со всем тем белка, высокая поэзия и материальное благосостояние смыкаются в единую идейно-знаковую цепь.