Меловой крест

Дина смотрела на двойника Карла Маркса, как тогда смотрела на комара. Поистине, женское коварство не знает границ. Ну что ей сделал этот итальянец? Ну, немножко пошутил. Тони такой славный…

"Я знаю, что он славный, — шептала расшалившаяся Дина, угадывая мои мысли, — но мне ужасно хочется его капельку помучить. Не мешай мне. Будешь мешать — и тебе достанется…"

Я предпринял последнюю попытку: "Я запрещаю тебе!.."

Но было поздно. Через мгновение молния сверкнула в глазах ураганной Дины. Антонио охнул и стал приподниматься со стула. Стоян и синьор Мальдини, вытаращив глаза, смотрели, как из ушей Тони повалил густой сигарный дым. Лицо Антонио покраснело, борода встопорщилась, он широко открыл рот, и окрестности огласились ревом паровозного гудка.

Сообразительные итальянцы поняли все сразу. Было ясно, что какой-то сумасшедший поезд сошел с рельсов и на полном ходу мчится к ресторану. Посетители повскакали со своих мест и, в паническом порыве опрокидывая стулья и столы, принялись неорганизованно и чрезвычайно быстро покидать — не расплатившись! — место предстоящей катастрофы.

Бежал, тряся жирным пузом, почтенный синьор Мальдини.

Бросив подносы, на легких, стройных ногах улепетывали визжащие от ужаса официантки.

И паровоз действительно появился. Гремя колесами, сверкая никелированными частями и черной, как бы надраенной сапожными щетками, трубой, он вломился на открытую веранду ресторана.

Промелькнуло окошко парового локомотива, и в нем — перекошенное, с кайзеровскими усами, багровое лицо машиниста; потом мы увидели вагон-ресторан с пьяными беззаботными путешественниками, горланящими тирольские песни, потом пролетели другие вагоны, в окнах которых сотни испуганных людей, в предчувствии неминуемой смерти, бросали на нас взгляды, полные отчаяния.

Я успел увидеть белую табличку под окном одного из вагонов с надписью черными буквами "Roma-Napoli".

Поезд, круша ресторанную мебелишку, прогрохотав на страшной скорости мимо нас, ушел в сторону моря.

Раздался тысячеголосый всплеск, будто в море, по недомыслию сорвавшись с орбиты, грохнулась Луна, и все стихло.

…Потрясенные, боясь пошевельнуться, мы с закрытыми глазами, дрожа и обмирая от пережитого страха, сидели на своих стульях и, казалось, ждали чьего-то сигнала, чтобы вернуться к действительности.

"Свинство какое-то…" — услышал я сдавленный голос Стояна.

"Я жив или нет?" — робко спросил Тони у самого себя.

Я открыл глаза. Повернул голову направо. Потом налево. Стулья и столы на месте. Посетители дружно двигали челюстями, поднимали бокалы, чему-то весело смеялись и громко болтали. Перед стойкой бара, привалившись могучим животом к хихикающей официантке, стоял и что-то, бурно жестикулируя, рассказывал синьор Мальдини.

Мягкие сумерки ложились на прибрежное пространство. Темнота шла со стороны грозно мрачнеющего горизонта, далекое небо над которым посверкивало вспышками слабых, как бы игрушечных, молний. Свежий ветер легкими прикосновениями теребил складки нашей одежды.

"Свинство какое-то…" — повторил Стоян.

"Все видели поезд? Сержи! Ты видел поезд?" — продолжал волноваться Антонио, подозрительно заглядывая под стол.

"Видел…"

Дина смотрела в сторону моря. Взгляд ее был спокойным и грустным.

Она перевела свои зеленые глаза на Тони и сказала:

"А вы говорите — белые медведи, белые медведи…"

Глава 5

…Тогда, в Сан-Бенедетто, мы с Диной впервые спали вместе…

Придя после ресторана в отель и поднявшись в номер, мы остановились посреди комнаты. Я привлек Дину к себе и нежно поцеловал в губы. Она напряглась, как бы желая вырваться. Я отпустил ее.

Потом мы долго сидели в креслах на лоджии, курили и мелкими глотками пили из высоких стаканов водку со льдом. Дина вытянула длинные красивые ноги и смотрела на них, как бы любуясь. На ее пухлых детских губах подрагивала улыбка, которая могла бы свести с ума и святого.

"Это был гипноз?" — спросил я, имея в виду сумасшедший поезд.

Дина не ответила.

Началась гроза. Дождь обрушился на город. Сильный ветер с моря бил по суше с такой силой, словно это не ветер, а орудия тяжелой корабельной артиллерии.

Молнии, огромные, частые, неумолимые, вдребезги разнесли бы черное небо, если бы гроза не прекратилась так же внезапно, как началась.

Ночь, непроглядная, пахнущая тревогой и сыростью, грозно, как военный десант, входила в город со стороны моря.

"Это был гипноз?" — повторил я.

"Ну, гипноз…" — с досадой сказала Дина. И я не знал, правда это или нет.

Я смотрел на Дину и не мог понять, как это я столько дней проходил мимо ее юной, соблазнительной прелести. Как я мог не видеть ее прекрасного тела, созданного для любви, и бездарно пьянствовать, теряя ускользающее время?

Я встал, подошел к Дине, наклонился, обнял ее, потом взял ее хрупкое, почти воздушное тело на руки. Девушка посмотрела на меня удивленным взглядом, заставившим меня на миг закрыть глаза и прижаться губами к ее губам. Я ощутил влажную сладость ее рта. Дина ответила мне долгим, волнующим поцелуем.

Она целовала меня так, как будто уже отдавалась мне. Я застонал от стремительно растущего желания и почти бегом понес Дину к постели…

О, если бы наслаждение могло длиться бесконечно! Давно забытые ощущения возродились во мне. Я ласкал прекрасное тело девушки, изнывая от сладостных судорог. Я испытывал странное чувство, и это чувство очень трудно описать. В нем была какая-то неясная тоска, и эта тоска, раздваивая сознание, томила сердце. Казалось, душа моя тихо и грустно выходила из тела. Душа ныла, будто по ней водили смычком.

Я почувствовал, что слияние двух тел в одно — не выдумка, а реальность. Я понимал, что это безмерное, беспредельное счастье мимолетно. И за продление этого мига я без сожаления отдал бы всю оставшуюся жизнь…

(Согласен, звучит банально. Но точно так же банально и то, что всякое откровение тоже банально, ибо оно уже когда-то было. И не важно, с тобой или с кем-то другим…)

Потом во мне возникла почти звериная решимость растерзать нежное, податливое тело, лишив его способности к сопротивлению.

Я радостно ощутил себя порочным соблазнителем, старым развратником, грубым животным, растлителем, силой берущим беспомощную юную красавицу.

И я терзал тело девушки, зная, что она страстно желает этого. Я обладал ее телом, и сам, обезумев от желания, отдавался ей весь — без остатка…