Стена

Затем моментально упала кромешная тьма. Я встала и вернулась вместе с Луксом в дом. Несколько растерялась и не соображала, что делать. Поэтому зажгла свечку. Зажигать лампу не хотелось, наверное, из-за старого поверья, что свет притягивает молнию. Заперла дверь, но окно пока оставалось открытым, потом присела к столу. Ровно горела свеча, ни малейшее дуновение не колебало пламени. Лукс направился к печке, помешкал, вернулся и вскочил ко мне на лавку. Не хотел оставлять меня одну в опасности, хотя все толкало его забраться под печку, в надежное место. Я бы тоже с удовольствием забилась в надежную нору, да у меня такой не было. По лицу тек пот, собираясь в углах рта. Рубашка прилипла к телу. Потом тишину разорвал первый удар грома. Жемчужина в ужасе сиганула с подоконника и кинулась под печку. Я закрыла окно и ставни, стало душно — хоть задохнись. Потом тучи яростно заревели. Сквозь щели в ставнях было видно, как полыхают ослепительно-желтые молнии. Из темноты вынырнула старая Кошка, застыла посреди комнаты — шерсть дыбом, потом жалобно мяукнула и забилась под кровать, сверкая в тусклом мерцании свечи желтыми глазами. Я попыталась успокоить зверей, но новый удар грома заглушил мой голос. Протяжный низкий рев у нас над головой длился, должно быть, не менее десяти минут и показался мне бесконечным. Заболели уши где-то в глубине, даже зубы заболели. Громкий шум всегда действует на меня как физическая боль.

Потом вдруг на целую минуту все стихло, это было еще хуже грома. Чудилось, над нами стоит великан, расставив ноги и размахивая огненным молотом, и вот-вот опустит его на наш игрушечный домик. Лукс заскулил и прижался ко мне. Следующая молния и удар грома, от которого вздрогнул дом, показались облегчением. Разразилась сильнейшая гроза, но самое скверное уже миновало. Лукс, судя по всему, тоже так считал, потому что спрыгнул с лавки и залез под печку к Жемчужине. Белая шубка прижалась к красновато-коричневой, а я осталась за столом одна.

Поднялся ветер и завыл вокруг дома. Свечка замигала, и мне тотчас показалось, что воздух посвежел. Я принялась считать секунды между молнией и ударом грома. Если я не ошиблась в расчетах, то гроза все еще над котловиной. Однажды егерь рассказывал мне о грозе, которая застряла в котловине на три дня. Тогда я не очень-то ему поверила, ну а теперь думала иначе. Надо ждать, делать нечего. Целый день я провела внаклонку в малиннике, усталость давала о себе знать. Я никак не могла решиться лечь, но устала так, что пламя свечи расплывалось в глазах дрожащим водянистым кругом. Дождя все не было. Это должно было бы тревожить, но, к собственному изумлению, я была ко всему вполне равнодушна. Мысли сонно путались. Мне было страшно себя жалко, я ведь так устала, а спать меня не пускали, и я ужасно сердилась и злилась неизвестно на кого, а проснувшись, не могла понять — на кого же. В голове крутилась бедняжка Белла, картофельное поле, а потом я вспомнила, что оставила открытыми окна в городской квартире. Нелегко было убедить себя в нелепости этой мысли. Громко произнеся: «Да забудь ты эти проклятые окна», я проснулась.

От удара грома зазвенела посуда на плите. Должно быть, ударило совсем рядом. На ум пришли бомбежки и подвал, от прошлого страха застучали зубы. Воздух был таким же тяжелым и затхлым, как тогда в подвале. Я уж собралась распахнуть дверь, как взревел и застучал дранкой на крыше ветер. Не осмеливаясь ни лечь, ни сесть за стол, чтобы снова не поддаться болезненной дреме, я принялась мерить шагами комнату, заложив за спину руки и спотыкаясь от усталости. Лукс высунул голову из-под печки и озабоченно поглядел на меня. Я выдавила что-то успокаивающее, и он залез обратно. Мерещилось, что гроза длится уже много часов, а было всего-то полдесятого. Наконец между молнией и громом начало проходить все больше времени и я смогла перевести дух. Но дождя по-прежнему не было, а ветер все выл. И тут я внезапно услышала: где-то в дальней дали звонят колокола. Совершенно необъяснимо, но в вое ветра я явственно различала звонкий голос далекого колокола. Если только мне не почудилось, это был колокол деревенской церкви. Раз людей больше не было, в колокола звонила буря. Призрачный звук, я наверняка не могла его слышать и все-таки слышала. С тех пор над лесом прогремело немало гроз, но колокола я больше не слышала никогда. Возможно, его сорвало бурей, а может, звон только почудился моим измученным громом ушам. Наконец ветер улегся, с ним умолк и призрачный звон. Потом раздался такой звук, точно разорвали огромный кусок ткани, и хлынул дождь.

Я кинулась к двери и распахнула ее. В лицо ударили струи дождя, смывая страх и сонливость.

Снова можно дышать. Воздух свежий, прохладный и слегка пощипывает, как газировка. Лукс вылез из-под печки и с любопытством принюхался. Потом весело залаял, встряхнул длинными ушами и чинно вернулся к своей беленькой подружке; она мирно уснула, свернувшись клубочком. Я накинула плащ и помчалась сквозь влажную тьму в хлев, светя себе фонариком. Белла отвязалась и стояла головой к двери. Она жалобно замычала и прижалась ко мне. Я погладила ее по испуганно ходившим бокам, она послушно повернулась и дала привязать себя. Потом я открыла окно, дождь вряд ли мог залить в хлев: крыша укрыта елками. Белла же после всех ночных страхов заслуживала свежего воздуха и прохлады. Потом вернулась в дом, и наконец, наконец-то поняла, что тоже могу спокойно лечь. Кошка вылезла из-под кровати и забралась ко мне, через несколько минут я крепко уснула. Мне снилась гроза, и я проснулась от удара грома. Это был не сон. Не то вернулась прежняя гроза, не то на котловину обрушилась новая. Лил дождь, я встала закрыть окно и вытереть лужу на полу. В комнате — бодрящая прохлада. Я опять легла и немедленно вновь уснула. И еще несколько раз меня будил гром, но я снова засыпала. То гроза во сне, то наяву, и к утру мне стали глубоко безразличны все грозы вообще. Я с головой забралась под одеяло и уснула в конце концов глубоко и безмятежно.

Проснулась от глухого гула, такого я еще никогда не слыхала, и немедленно вскочила. Было восемь, я проспала. Прежде всего выпустила на волю измаявшегося Лукса и решила поглядеть, что бы это могло так громко реветь, рокотать и грохотать. Возле дома ничего такого не было. Ветром растрепало кусты и поломало ветки, на дороге стояли большие лужи. Я оделась, взяла подойник и отправилась к Белле. В хлеву — порядок. Гул шел от ручья. Я прошла немного дальше вниз и увидела стремительный желтый поток, несущий вырванные с корнем деревья, куски дерна и камни. Тут же на ум пришло ущелье. Стена запрудит воду, и луг зальет. Решила как можно скорее отправиться туда, но сперва следовало разобраться, как всегда, с домашними делами. Я выпустила из хлева Беллу. Прохладно, моросит, оводы и мухи не будут ей докучать. На поляне в лесу стоял высокий дуб. Когда-то в него уже попала молния. И вот она вновь нашла свою жертву. На этот раз старый дуб разнесло в щепки. Мне стало жаль его. Дубы здесь встречаются очень редко. Возвращаясь, услышала отдаленное ворчанье — судя по всему, гроза задержалась в горах. Может, она движется от котловины к котловине, все по кругу, точь-в-точь как рассказывал егерь.

После обеда мы с Луксом направились в ущелье. Дорогу затопить не могло, она проходит слишком высоко, но с другой стороны вода тащила деревья, кусты, камни и глыбы земли. Мой приветливый зеленый ручей превратился в желто-коричневое чудовище. Я едва осмеливалась глянуть туда. Один неверный шаг, скользкий камень — и в ледяной воде конец всем заботам. Как я и думала, стена задерживала воду. Собралось небольшое озерцо, на дне его колыхались луговые травы. Перед стеной громоздилась целая гора стволов, кустов и камней. Стало быть, стена не только невидима, но и непреодолима, ведь стволы и валуны бились об нее с немыслимой силой. Но озерцо было совсем не так велико, как я опасалась, наверняка через несколько дней от него и следа не останется. Завал мешал разглядеть, что происходит за стеной, вероятно, желтый поток тек дальше несколько спокойнее. Реки будут выходить из берегов, сносить дома и мосты, ломать окна и двери и вымывать из кроватей и кресел безжизненные окаменелости, некогда бывшие людьми. Они будут застревать на отмелях и подсыхать на солнце — каменные люди и каменные животные — меж валунов и обломков скал, всегда бывших камнем.