Не хлебом единым

Что-тошевельнулось внутри Алексея, но тут же заглохло. Нет, не вспомнил-таки ничего,попрощался со сторожем Николаем и пошел восвояси.

*  *  *

На следующийдень Алексей перебрался в часовенку. Земляной пол он застелил ветхими одежками,которые позаимствовал в ближайшем подвальном лежбище бомжей, а дверной проемприкрыл большим листом картона. Потом вздохнул, переведя дух. На душе былоспокойно: ровные сейчас мысли не скакали и не бились, как прежде, а теклиподобно гладкой реке; под этой толщей воды скрылась злополучная хандра, ивожделенная тишина заполнила и внутреннее, и внешнее пространство. Лишь вороньесуетилось в кронах вековых деревьев и иногда, испугавшись чего-то, с грохотомвыстреливало в небо тысячью черных крыл.  Но этот шум был естественен иорганичен, он не лишал равновесия, как и вечный шепот листвы, и ревматическоепоскрипывание в старых стволах и сучьях, как и налетающие иногда могучие порывыветра, срывающие и несущие, покуда хватает сил, целые облака ослабевших желтыхлистьев, и разбрасывающие их потом пестрым дождем на мощеные дорожки имогильные холмы...

А вечеромподошел сторож Георгий. Был он немного философом, от того, наверное, что долгопребывал в сущем звании кладбищенского стража и окончательно утвердился впонимании суетности и преходящести всего, что находилось за оградой, где, поего мнению, все вещи замешаны на воздухе и потому вечно колеблются и, чуть что,безследно исчезают.

Они присели наскамеечку у входа в храм.

— Вот читаюна досуге, — указал Георгий на книгу, которую принес с собой. — Знаете ли,занимательно.

— О чем это?— полюбопытствовал Алексей.

— Это огрядущих судьбах России и мира. Есть масса очень интересных предсказаний, многие,кстати, сбылись. Есть тут про одного святого, Нила Мироточивого. Примернопятьсот лет назад этот великий подвижник жил на Афоне. Своими подвигами, каксказано о нем, он превзошел многих древних подвижников. Имя преподобного Нилаеще более стало известно после его явления из загробного мира в началедевятнадцатого века одному святогорцу — монаху Феофану. Он сделал многопредсказаний о будущем времени. А вот что он говорил о людях и нравах последнихвремен, — полистав, Георгий нашел нужное место и прочел: — “Какоесделается тогда хищение? Какое мужестрастие, прелюбодейство, кровосмешение,распутство будет тогда? До какого упадка снизойдут тогда, люди, до какогорастления блудом? Тогда будет смущение великим любопрением (пристрастием кспорам), будут непрестанно препираться и не обрящут ни начала, ни конца... Ибудет брат иметь сестру, как жену, мать иметь сына, как мужа, будет умерщвлятьсын отца и прелюбодействовать с матерью, и иные тьмы зол войдут в обычай.Поскольку же станут к людям прививаться злые дела, постольку будут находить наних бедствия... Люди же, чем больше будут на них находить бедствия, тем большебудут возделывать зла, вместо того, чтобы каяться, будут озлобляться на Бога.Злодеяния же, которые будут творить люди, превзойдут злодеяния современныхпотопу людей. У всех будет разговор только о зле, намерения только злые,соизволение злое, сотоварищество только назло, деяния у всех только злые,всеобщее злое хищение, всеобщее злое притеснение, всеобщее злое обособление;всеобщее злое разъединение. При всем этом будут думать, что и делатель зласпасается... Поскольку будет умножаться корыстолюбие, постольку будутумножаться и бедствия в мире”.

—Действительно, это про наше время, — согласился Алексей, — я-то повидал всякогосрама. Нет, правда — нет твари хуже человека.

— Если неверит, отрицается Бога, то да. А так — человек превыше всякой твари, потому какобраз Божий. Святитель Григорий Палама утверждает, что человеческое достоинствовыше ангельского. Удивительно просто: такая вышина человек и так низко можетопуститься — прямо в дрожь бросает.

— Ну да, воткак я, например, — стукнул себя по колену Алексей.

— Да нет, этоведь больше внутреннее падение, внешне человек может выглядеть вполнепристойно. Но, скажу вам, по смерти многие тайны открываются. Нераскаянныепокойники, как их ни штукатурят в морге, чернеют, распухают и смердят, аправедные — белые, как живые совсем. Не всегда, конечно, так, но по большейчасти.

— Вам виднее,но нашли мы как-то в одном заброшенном подвале покойника-бомжа. Долго онпролежал, но не разложился, а высох как мумия и никакого смрада.

— Я и говорю,что по разному бывает. Может быть, этот бедолага страдал много и добрые делакакие-нибудь имел, может, внутренне каялся в своих грехах. Это все, конечно,тайна, нам не следует на это полагаться. Лучше, пока есть время, начинать житьпо христиански.

— Тяжко это,хочется слабинку себе дать, трудно во всем блюсти веру.

— Да нет, этобольше кажется. Привыкнешь — и нет никакого труда.

— Да толькокак привыкнешь-то, — сокрушенно махнул рукой Алексей, — когда там выпитьпригласят, а там и сам кого пригласишь, там то сделаешь, там другое. Нет,трудно это...

Георгий нестал более убеждать, и они посидели молча, а со стороны сторожки доносилисьпесий скулеж и лай.

— Помощникмой, Дон, старый кобелек, но голос подает когда надо, — пояснил Георгий ипродолжил на затронутую тему: — Я, знаете ли, человек старомодный. Привык, чтов наше время, худо-бедно, существовали какие-то нравственные критерии и нормы.Самое интимное никогда не выставлялось на всеобщее обозрение. Чувство стыдасвойственно человеку, оно вложено в него с рождения, как дар Божий, и даже всоветские годы это чувство не дерзали разрушать. Это и понятно — нравственноздоровый человек создает такую же здоровую, крепкую семью, а такими семьямистоит государство. Крепкое у нас было государство! Что бы сегодня ни говорилиправдорубы и прочие словоблуды. И власть уважали, и родину любили! Вы можетеплюнуть мне в глаза, можете посмеяться, но я люблю свою страну! Я никогда бы недерзнул сказать про нее: “Эта страна” или “В этой стране...”. Меня воротит,когда так о России говорят. Да, я никогда бы не уехал, пусть трудно, голоднодаже. Скажете, мол, кому ты там нужен? Кто тебя туда возьмет? Да, я там ненужен! Но и они мне еще больше не нужны.  Вот этот храм, это старое кладбище —это настоящее, мое! Здесь я пустил корни, как эти тополя, клены и вязы, здесьхочу остаться навечно и лежать за одной из этих оградок.

— Я согласен,— закивал Алексей, — и про срам нынешний, и про власть хапужную, и про страну.Нам особо это понятно, вы считаете себя ненужным и нищим, а про нас и вовсеразговора нет. Вы там не нужны, а такие, как мы, нигде не нужны. Мы — самимсебе не нужны.

— Думаю, чтовы не совсем правы. Вот храм перед вами, в нем, когда предстоим престолуБожиему, все равны. Иной суд человеческий, как сказал авва Агафон, и иной судБожий. Господь любит нас не за звания и чины, не за богатство, известность ипочет, и судить будет справедливо и нелицеприятно. Вот пример. Тут неподалеку могилкаесть одна, пойдемте, покажу.

Они встали и,пройдя метров тридцать, остановились у гранитной плиты, на которой была выбитакленовая веточка, а под ней надпись: “Клиновский П. В.”.

— Этоархитектор, — пояснил Георгий, — возможно, в своей жизни он построил многохороших зданий, но завершил свой земной путь он, на мой взгляд, некрасиво. Есливы пскович, то, верно, помните, что в центре был храм Казанской Божией Матери,нарядный такой, девятнадцатого века постройки. Так вот, кому-то не понравилось,что он стоит, что службы в нем правятся, молитва звучит. Поручили известномуархитектору Клиновскому обосновать необходимость его сноса. Тот и исполнил.Прожил, кстати, после этого совсем недолго: скончался, немного не дожив допятидесяти. Вот теперь храма нет. Строили на его месте пивнушку. Дваждыстроили, и дважды она сгорала. Теперь там пустырь, а здесь лежит господинКлиновский. Я почему-то склонен думать, что сегодня он тоже сказал бы проРоссию: “Эта страна”, но дело не в этом. Вы ведь сейчас видите эту надпись? Ия. А в праздник Казанской иконы Божией Матери она полностью изглаживается,исчезает: смотри-не смотри — голый камень. Я не первый год уже проверяю и всемпоказываю. А мне как-то несколько лет назад старушка одна показала.  Вот таковсуд Божий. Здесь ему слава, почет, уважение, а там, возможно, имя его изглаженоиз книги жизни, как изглажено оно на этом камне в праздник Казанской иконы.