Тойота-Креста

20

С ночи перед дорогой не спалось, и я долго смотрел телевизор, но, едва стали слипаться глаза, выключил, чтобы не заснуть с едким отсветом на лице, не напитать чем попало слабеющую душу.

Ранним утром ходил в монастырь. Пожилая женщина в платке и плаще выбралась из старого автомобиля с сухим полевым букетом и, трижды перекрестясь, поцеловала холодные ворота. Виски у отца Севастьяна были прозрачными, как енисейская вода, а глаза видели насквозь.

Вечером прилаживал душу к мокро блестящим улицам, к дождю, шуму редкой машины, примерял, как к старшим братьям, заряжался негромкой их правотой. От этого легко, спокойно навеки на душе становилось, и, казалось, все, чему предначертано произойти, уже отлито, отпечатано и холодит застывающий оттиск дождь.

Машина, белая “Креста”, стояла, снежно светясь, возле опустевшего дома. В кармане похожий на огромного и прохладного жука овал сигнализации сам лег в ладонь. Машина отрывисто и музыкально спела, цокнула, будто белка в гулком лесу, сверкнула длинными фарами, ослабилась дверями, как сдавшаяся женщина. Я завел белую красавицу и, выставив на крышу рыжий леденец с шашечками, подъехал к автовокзалу, успев заметить, как шевельнулась в Настином окне занавеска.

Через четыре часа я был на Транссибе.

Название мотеля “808-й километр” означает расстояние до

Новосибирска. Перекусив, я все-таки решил их подождать и, выехав на трассу, встал на обочине. Кормой на восток и капотом на запад.

Пошел снег. Я взглянул в зеркало: сияя фарами, приближалась колонна:

“Исузу-Эльф”, “Хонда-Одиссей-Абсолют”, “Ниссан-Газель”,

“Сузуки-Фронт”, “Мазда-Капелла” и “Тойота-Аллион” по кличке Аленка.

21

Там, где кедр с обломанной вершиной

Над седой стеной монастыря,

Где встает над мокрою машиной

Сизая осенняя заря,

Как в огромной выстывшей квартире,

Где по стенам солнечные швы,

Я живу в пустеющей Сибири

И люблю Марию из Москвы.

В головах Саянские отроги,

Енисей вливается в висок,

Руки, как огромные дороги,

Пролегли на запад и восток.

В каждой я держу по океану,

Не испить, не слить, не уронить,

Как же мне, разъятому орлану,

Самого с собой соединить?

Снег идет задумчиво и косо,

Головы застыли на весах,

И бессонно крутятся колеса

В головах, машинах и часах.

22

Помнишь, Маша, снежные равнины,

Облаков тяжелые гряды,

Лошадей заснеженные спины

И костры мятежной слободы?

Помнишь синеватые рассветы,

На окне морозные цветы,

Розвальни, телеги, лазареты,

Перевязки, свечи и кресты?

Помнишь, как ты плакала с причала,

Как ждала, безногого, с войны,

Как меня с тобою разлучала

Полоса взбесившейся волны?

Как ждала годами из острога,

Как крестила с берега в Крыму?

Как меня последняя дорога

Забирала в ночь на Колыму?

Помнишь суету у вертолета?

Как белели пятнами снега,

И сверкали зеркалом болота,

И дрожала синяя тайга?

Как возили письма на оленях,

Строили дороги и мосты?

Как над океаном на коленях,

Я стоял, слепой от красоты?

Как прошли сквозь столькие разлуки?..

Что же между нами пролегло?

То ли деньги высушили руки,

То ли небу выбили стекло,

То ли ничего не происходит,

То ли одинокий человек

В своем сердце больше не находит

Отраженья гор, морей и рек,

То ли что-то главное забыто,

То ли тебе правда все равно,

То ли мира спятившая бита

Выбивает слабое звено.

23

Снова выезжаю на дорогу,

Все, как прежде, дали и снега,

Снова ночь. И снова внемлют Богу

Океаны, горы и тайга.

Под капотом тихо и бесстрастно

Пьет мотор ночную синеву,

Звезды светят холодно и ясно

Над землей, которой я живу.

На душе старинная тревога…

И опять заправка, переезд,

Дробь колес и дальняя дорога,

Как “Корона”, “Креста” или крест.

24

На дороге сумрачно и сыро,

До Урала близко, и уже

Белый “Марк” работы Кунихиро

Не прижмет плавник на вираже.

Стрелки лобового циферблата

Расчищают память, не щадя,

И мешают зарево заката

С пеленой холодного дождя.

Снова ночь над лесом и степями,

И под синим маревом светил

Кажется ненужными словами

Все, что я тебе наговорил.

Леденеет крестик на решетке,

Свет восхода льется в зеркала,

И считают вытертые щетки

Километры мокрого стекла.

25

Больше нет ни юга, ни востока,

Только ветры стылые сквозят.

Маша, ты все так же одинока,

Как и триста лет тому назад.

Ну чуть-чуть… Ну еду… Ну немного -

И споют под утро тормоза.

Почему ж так пристально дорога

Смотрит в запотелые глаза?

Что за непосильная забота

Сводит переезды и мосты?

Впереди огромные ворота,

И открыть их можешь только ты.

Ты открой, и стихнут ураганы

Над моей двуглавой головой,

И тогда охотские туманы

Встретятся с балтийской синевой.

И над этой слившейся пучиной

Я замру, ни с кем не говоря,

Словно кедр со сломанной вершиной

Над седой стеной монастыря.