Лишние мысли (сборник)

— А где сейчас этот человек?

— Не знаю. Я лет двадцать его не видел. Может быть, он умер… ага… кажется, к нам кто-то пришел.

— Где? — Вадим развернулся и увидел незнакомого посетителя, мужчину в серых рабочих штанах, — как ты узнал?

— Затылком чую, — шепнул дядя, вышел из закутка и выпрямился в полный рост. Из-за воротника показался острый кадык, мерно ездивший под его подбородком, точно лифт в шахте.

— Добрый день! Чего желаете?

Посетитель хотел ответить, но его перебил звук захлопывающейся двери и неуверенное позвякивание колокольчика. Вадим еще раз бросил взгляд на маски. Они бесшумно покачивались.

Войдя в антикварный магазин и увидев Вадима, Вирсов, мужчина лет пятидесяти с коротко стриженными мягкими волосами и гладким сверкающим лицом, одетый в блестящий пиджак, отреагировал так, словно сегодня утром они и не договаривались встретиться:

— Ого, Вадик, ты здесь? Отлично! Анатолий Петрович, как поживаете? Сто лет не виделись!..

— Два месяца, — вежливо поправил его тот и протянул руку. Антиквар, стоя за прилавком, изучал через лупу съемную столешницу, отделанную ляпис-лазурью; на полированном дереве будто бы лежали сверкающие камушки — вот почему вся картина придавала Анатолию Петровичу сходство с ювелиром.

На его замечание Вирсов хохотнул, показав два ряда безупречно белых зубов, а затем повернулся к Вадиму.

— Мрачновато у вас тут! Сегодня, Вадик, отдохнем, что и говорить, — я по пути заехал в винную лавку Немчинского… Вот, посмотри чего купил!.. — из кожаного портфеля материализовалась бутылка коньяка, на этикетке которой в профиль изображен был аристократ в длинном белом парике, — настоящий «Extra old»! Самый дорогой и самый качественный (Вирсов просто обожал это слово — «качественный», — употребляя его почти по любому поводу), — Немчинский мне его на заказ привозит. Ну, что скажешь?..

— Отличный коньяк, — подтвердил Вадим.

— Спасибо, дорогой, — Вирсов положил руку ему на плечо, — я же все для тебя стараюсь, — и насмешливо рассмеялся, — Анатолий Петрович, вот за эти вещи вашему племяннику и следует благодарить меня: я научил его разбираться в качественном алкоголе…

— Не сомневаюсь в этом, — поспешно пробормотал антиквар, так и не отдаляя лупы от глаза.

— …и ценить хороший «Hennessy». Я ведь уже давал тебе пробовать?

— Да, на прошлой неделе… — Вадим еще собирался спросить у Сергея Павловича, почему тот не оставил бутылку в машине, но передумал. Странно, ему вдруг показалось, что Вирсов сегодня прикладывает усилия к тому, чтобы вести себя непринужденно. Уж слишком он веселился! А его глаза, напротив, как-то странно и невесело блеснули пару раз… Но если только впечатления Вадима не обманули, хорошо же Вирсов умеет скрывать свое истинное настроение!

— Нет, такого, вероятно, ты еще не пил. Меня когда-то отец научил определять подлинность коньяка по осадку. Я, правда, забыл уже все, но ладно, попробую… — Вирсов поднял бутылку дном вверх, медленно покачал ею из стороны в сторону, затем резко наклонил и все это с таким видом, будто спасал мир, — да ладно, какая к черту разница! Все равно он подлинный!.. Так вот, что я там говорил?.. Ты не помнишь, Вадик?

— О чем?

— Ага! — он прищелкнул пальцами, — я уже сам вспомнил! Про то, что у вас тут темень и мрак. Вон у Немчинского лоска и света хоть отбавляй, и народ слетается туда, как мотыльки на уличные фонари. Какая им разница вино или мебель! Главное, к свету, к свету!.. Как все положительные и здравомыслящие… А в нашем музее, например? Ну скажи, Вадик, разве так уж помешал ему ремонт годичной давности? Нет. Ей-богу, я просто удивляюсь, как это ваш магазин остается на плаву! Эти ужасные маски…

— Может, когда-нибудь мы и устроим здесь капитальный ремонт, а пока у нас и без того дел по горло, — произнес внезапно дядя.

Вирсов посмотрел на него.

— Готов спорить, у вас достаточно денег, но вы не видите ничего, кроме этих антикварных вещей. На все, на все наплевать.

— Быть может, — пиджак антиквара наморщился и скрипнул от пожатия плечами, — но знаете ли вы, что и продажа их — дело для меня вторичное?

— Но разве, ей-богу, так можно? Вы же с ума сойдете, если еще не сошли, — снова он насмешливо рассмеялся, только на сей раз все-таки с легкой горчинкой.

— А с чего вы взяли, что у меня много денег, Сергей Павлович? — осведомился антиквар.

— Я не сказал много, я сказал достаточно… — поправил Вирсов.

Вадим, чтобы скрыть удивление на лице, наклонил голову и почесал переносицу — очень странно, что его дядя допустил такой промах; разве не знал он, что обо всем, так или иначе касающемся денег (будь то материальное их выражение, количественное или словесное), Вирсов всегда помнил в точности? Теперь же дядя чуть было не проболтался, хотя, конечно, Вирсову вряд ли удастся зацепиться за это или почувствовать неладное. Анатолий Петрович тоже понял, что сболтнул лишнего и прикусил язык.

— …Ага, так у вас их оказывается больше, чем я думал? Не зря же про вас ходят слухи, будто вы запихиваете в коробки местных детишек, болтающихся без присмотра, и отдаете их в турецкое рабство, — Вирсов расхохотался.

Вадим облегченно вздохнул. Дядя поднял голову.

— Сергей Павлович, позвольте с вами попрощаться, у меня очень много работы, и я сейчас ухожу.

— Ладно, черт с вами, — Вирсов снова расхохотался, пожимая протянутую руку, — Вадим, ты готов сесть в «бэху» и полететь ко мне домой?

— Вполне.

— Тогда поторапливаемся, я обещал матери быть к половине.

— Который раз мы уже едем ко мне? — спросил Вирсов в машине.

— Не знаю. Третий или четвертый, — Вадим упорно не сводил взгляда с красного огня светофора, возле которого они остановились.

— Шутишь! Я думал, ты уже был у меня раз десять!

— Не знаю. Вряд ли. А что?

— Ничего…

— Что слышно от вашего сына?

Только Вадим задал этот вопрос, улыбка мгновенно сошла с лица Вирсова; от веселого, ничем не озабоченного человека остались только руки, так и продолжавшие по инерции азартно стучать пальцами по рулю — словно на пианино играли; глядя на них, Вадим подумал о хвосте, оторванном от тела ящерицы, но продолжавшем отчаянную жестикуляцию — тут уж ему пришлось посмотреть на собеседника — редко ему удавалось видеть Вирсова таким озабоченным, тем более, что это было сродни настоящему превращению. Но не зря же еще в магазине он почувствовал неладное. Вадим понял, что сейчас получит объяснение.

— Я разговаривал с ним сегодня утром по телефону, — произнес Вирсов упавшим голосом, — он не приедет, останется в Москве. Так я и знал! — Вирсов в сердцах надавил на газ, и машина резко рванула вперед, — ты меня сейчас спросишь, а чего я, собственно, хотел и будешь прав. Не думал же я, что он выучится и вернется сюда! И все-таки, и все-таки… можно было бы за эти пять лет наведываться к отцу почаще раза в год!

— Попросил денег?

— Нет. Разве он когда-нибудь просил у меня денег после отъезда? Мне всегда приходилось чуть ли не навязывать ему их, с большим или меньшим успехом, в зависимости от того, какое у него было состояние дел — удовлетворительное или плохое. А теперь он говорит, что нашел себе работу, — Вирсов фыркнул. Тот, кто не знал «особых» взаимоотношений отца и сына, наверное, только порадовался бы тому, чему Вирсов выражал такое недовольство, однако…

— Что за работа? — спросил Вадим.

— Понятия не имею. Он не сказал. Но не думаю, что это что-то серьезное. Как и все художники, он, вероятно, собирается перебиваться случайными заработками.

Вирсов был вдовцом, его жена умерла лет десять назад, и он воспитывал своего сына один, — тогда еще матери Вирсова в городе не было, она приехала лишь в 2000-м году, когда тот отправил своего сына Николая в Москву, в академию, на факультет художественного искусства. Хотя Вирсов, как он сам про себя говорил, и был сторонником творческого развития (к этому он обычно прибавлял: «Еще бы! Как мне не быть им? Я же владелец музея, так что положение обязывает!») — даже несмотря на подобные заявления, он долго отговаривал своего сына от этого шага — стать художником и, в конце концов, они сильно поругались и до сих пор были бы в ссоре, если бы отец не уступил. Николай пошел не в него, ну и слава богу. Своего отца он считал «неприятным», «алчным псевдоценителем искусства», жаждущим и его сделать точно таким же. Отношения у них были всегда натянутыми, — во всяком случае, со стороны Николая, — и с той же частотой, с какой старший Вирсов менял свои костюмы, младший сбегал из отцовского кабинета, лишь тот принимался рассказывать ему, как сегодня улучшились условия к тому, чтобы сколотить надежный капитал.