Лондонские поля

Все замерли в ожидании.

— Я пойду с ним, — сказала она, подаваясь вперед и кладя руку на пенис Чику Пёрчесу.

Гай ушел, но Киту идти было некуда.

Телевизионщики сказали, что звук они наложат позже — этот неподражаемый пабовый гвалт, гомон, возгласы, смех, звон бьющегося стекла, даже компьютерное воспроизведение ударов дротиков, вонзающихся в мишень. Так что в павильоне вовсю звонили звонки, наладчики монтировали, а монтажники налаживали оборудование — каждый производитель шумов издавал свой шум. Кроме того, беспрерывно работал имитатор сигаретного дыма, выбрасывая целые облака над загородкой, установленной на линии метания. Смех остался, но то был не пабовый смех. То был смех Джулиана Нита, Кима Твемлоу и Николь Сикс.

— Кит, слышь?.. Досадно, конечно, что все пошло не по-твоему, — сказал Малькольм МакКлэндикейд. — Но это же не конец света, правда? Что, Дом? Прости, не расслышал.

— Сказали, что не станут этого показывать.

— Вот так-то, Кит! Пощадили твою скромность после «Маркиза». Что ж, какое никакое, а утешение.

— А сначала-то говорили, что покажут. Думали, все будет эдак прилично, при дамах-то… Ан нет!

— Блеск! А чем они заполнят окно? Там ведь только десять минут.

— Собираются заткнуть его какой-нибудь пабовой песенкой или чем-то наподобие. И лотерей или еще какой-нибудь фигней.

— О господи… Ладно, Кит. Не удивительно, что ты не смог проявить себя в полной мере. С такой-то стервой. Ну и свистопляска! Кит, а, Кит? Вытри слезы, дружище.

— Как он вообще?

— А ты как думаешь?

— Он на машине?

— Кит, ты что, не слышишь?

Но Кит вырвался изо всего этого, выбрался из-под обломков своей разрушенной мечты, вышел из дартсового транса. Он поднялся на ноги и сказал с мальчишеской прямотой:

— Я мог бы сослаться на пораненный палец, который мне приходилось беречь. Но сегодняшний матч снабдил меня ценным опытом. Для будущей подготовки. Потому что, Малькольм, как еще можно совершенствовать свои дартсовые навыки, если не учиться?

— Вот это, Кит, правильный подход.

— Потому что она — труп. Поверь мне. Знаешь, Малькольм, что она такое? Она, блин, просто донор. Органов для пересадки. Сотворить этакое и жить-поживать дальше? Не бывать такому. Она, приятель, достояние истории. Слышишь меня?

— Как скажешь, Кит.

Да он ее по стенке размажет… Он закрутился в трясущейся клетке винтовой лестницы. С каждым шагом удары его башмаков становились все тяжелей, все грубее, а его сила и масса увеличивались, словно он накачивался возмущением и злобой. Затем вырвался на прохладный ночной воздух и увидел луну — в его глазах она была краснее полуденного солнца.

Пригибаясь, Кит побежал к тяжелому «кавалеру».

На лоно Лондонских Полей вернуться надо мне — однако теперь я, разумеется, никогда не смогу этого сделать. Слишком далеко. Время, время, никогда его не было, времени. Далеко, так далеко… Закрывая глаза, я вижу безобидное небо, облака, проплывающие над матовой зеленью парка. Беговую дорожку, склон, деревья, ручей — я играл там со своим братом, когда был ребенком. Как давно это было.

Эти люди вокруг — они похожи на Лондон, они похожи на лондонские улицы, они очень далеки от любых шаблонов, под которые я пытался подогнать их, они строго несимметричны, аккуратно искривлены — очень далеки от многих вещей, невероятно далеки от искусства.

И это ужасное подозрение. Так или иначе, не стоит даже пытаться хоть что-то спасти. Просто-напросто ничего не выйдет.

Все, ухожу — спешу на последний акт.

Глава 24. У последней черты

На тупиковой улочке стоял в ожидании автомобиль. И я тоже — был в ожидании…

Я здесь. Я внутри. И как странно мне оказаться здесь, внутри, — все вокруг серое, как рыбья чешуя, или коричневое, как обезьянья шкура, и поверхности влажны и липки, и воздух не пригоден для дыхания. Уже уничтожен. И не стоит того, чтобы его спасали.

Машина стояла на другой стороне тупиковой улочки. Когда часы пробили или отзвонили полночь, я перешел через дорогу, нагнулся и посмотрел в разбитое окно, разбитое моим собственным кулаком целую вечность тому назад. Убийца повернулся ко мне.

— Вылезай из машины, Гай. Вылезай из машины, Гай.

Он плакал. Ну так и что с того? Мы все теперь плачем, отныне и во веки веков.

В машине был Гай. Ну конечно. Через тысячу лет войн и революций, раздумий и усилий, и истории, и перманентного миллениума, и обещаний покончить с разделением собственности Гай по-прежнему обладал всеми деньгами и всей силой. Когда Кит, пригнувшись, бежал через автостоянку, Гай ждал его там, ждал со всей своей силой. Они разобрались друг с другом. И Кит проиграл. Второй раз за этот вечер Кит ощутил вкус поражения — уничтожающего поражения. Он был вбит в землю, словно какой-нибудь колышек для палатки. Где-то был он теперь? Где-нибудь да был — возможно, его лелеяли любящие руки Триш Шёрт.

— Посмотри, что она со мной сделала.

— Вылезай из машины, Гай.

— Посмотри, что она со мной сделала.

Мы заключили с ним сделку. Он нерешительно пошел было прочь, потом обернулся, резко мотнув головой.

— Господи, Сэм! Не стоит делать это ради меня.

— А разве не всегда находится кто-то другой? Чтобы этим заняться?

— Не стоит делать это ради меня…

Но он продолжал удаляться.

Черное такси отъехало прочь, навсегда исчезая из памяти. Она идет сюда, цокая своими шпильками, дрожа и плача, окутанная запахом кордита. В небе все еще полыхают всполохи фейерверков, но потрясающие их волны идут на убыль, превращаясь в смутные воспоминания о взрывах, холостых пушечных выстрелах, свистящем диминуэндо и дыме сожженных гаев. Я вижу царапины у нее на лице. Еще один час с Чиком, и он избавил бы нас от всех хлопот. Я включил фары, и машина грузно двинулась вперед. Остановилась, работая на холостом ходу. Распахнув пассажирскую дверцу, я сказал:

— Садись.

Лицо мое было скрыто в темноте. Но она видела у меня на коленях приготовленную монтировку.

— Садись.

Она наклонилась вперед.

— Ты, — сказала она с напряженным узнаванием. — Всегда ты…

— Давай садись.

И она забралась внутрь.

Осталось написать одну или две страницы.

Проглотить эту таблетку было довольно легко. У меня около часа. На все про все. А пока мне хорошо, как никогда. Мне было семь, когда я узнал о сущности жизни. О сущности смерти я узнал еще раньше. С тех пор, как я понимаю, ни единого раза не было у меня такой уверенности в том, что мир просуществует еще шестьдесят минут.

Она превзошла меня в творчестве. Ее замысел удался. А мой — нет. И говорить больше действительно не о чем. Это всегда был я — с самого первого мгновения в «Черном Кресте», когда она бросила на меня взгляд узнавания. Она знала, что нашла его — своего убийцу. Интересно, знала ли она, что образуется целая очередь… «Я нашла его. В заведении под названием «Черный Крест» я его нашла». Меня подвело воображение. И все остальное. Мне следовало понять, что у креста четыре окончания. Четыре, а вовсе не три.

Только что бегло перечитал начало — кто знает, может, после небольшой переработки оно сможет соответствовать новому окончанию. И что же мне предстало? Глава 1. Убийца. «Кит Талант был гадким парнем… Возможно, вы сказали бы, что он был мерзким парнем…» Нет. Мерзким парнем был я сам. Я был наихудшим, самым последним зверем. Николь уничтожила мою книгу. Она, должно быть, испытывала при этом вандальское наслаждение. Конечно, я мог бы позволить Гаю выйти на первый план и согласиться на «неожиданную» концовку. Но она знала, что я этого не сделаю. Она знала — и это мне льстит, — что я не настолько уперт. Знала, что я сочту ее недостойной спасения, эту гадкую вещь, гадкую книгу, которую пытался написать, занимаясь плагиатом у реальной жизни.