Мурманский сундук.Том 2

Я приподнялся, на цыпочках, словно боялся вспугнуть песенника, подошёл к двери и вышел на крыльцо, стараясь определить, откуда доносится пение. Однако понять было трудно. Забыв надеть ботинки, по росе, обрызгавшей траву, выбежал за ограду и понял, что голос доносится из оврага, широкого, проходившего вдоль улицы и выходящего к реке. Я, было, устремился туда, но певец оборвал песню на полуслове также неожиданно, как и начал. Напрасно я вытягивал шею и прислушивался — ждал, что песня повторится, и я обнаружу исполнителя, но было пусто и тихо… Что за странная манера петь, обрывая слова? С досадой я вернулся в дом, ещё сильнее ощущая желание увидеть загадочного исполнителя.

Однажды это произошло. Была середина июля. Стояла нестерпимая жара. Покос уже начался. Соседи, которые водили живность — корову или козу — сушили сено возле домов и целые сутки в воздухе плавал такой сильный запах подвяленной травы, что кружилась голова. Днём небо было в молоке и по нему плыли истомлённые с неясными очертаниями краёв, кучевые облака. Мой сосед, молодой мужик Генка Комов, шофёр, встретив меня на колонке, зевнул, почесал под рубашкой живот и нараспев протянул:

- Припекает. Никак гроза будет…

Он не ошибся. К вечеру небо затянуло сероватой плёнкой. Эта дымчатая полоса стояла на горизонте часа полтора без признаков движения, только густела, наливалась синевой. Воздух был душный и тяжёлый, деревья притаились, не качали ветками, и не шелестели листвой. Небо насупилось, понизло и вокруг посерело: и крыши домов, дорога, даже штакетные палисадники стали серыми и воздух, казалось, посерел. Духота стояла невообразимая. Оставаться в доме было сверх моих сил. Я вышел и сел на лавку у палисадника. Было тихо. Поселковская жизнь всегда замирала к вечеру, а в ожидании грозы посёлок успокоился ещё быстрее. Даже ребятишки не гоняли на велосипедах по тропинке.

Быстро темнело. От недальнего пруда тянуло запахом застоявшейся воды и тины, прелых водорослей. Турчали лягушки. Птицы носились низко, не раскованно, как днём, а беспокойно, ныряя с высоты вниз, а потом вновь взмывая вверх.

И тут я услышал певца. Его тенор я не мог спутать с другим.

Ах ты, ду-ушечка,

Красна девиц-а.

Мы пойдём с то-обой

Разгуляемся-я…

Вдоль по бере-е-жку-у

Волги матушки…

Изумительного оттенка голос брал за живое, казалось, проникал в сокровенные уголки души и оставался там, пробуждая томительные чувства. У меня защемило сердце, стало одиноко и неуютно на скамейке под грозовыми тучами, как будто я сиротой остался один одинёшенек на целом свете. А голос плыл над окрестностью. В нём было столько неизбывной тоски, что у меня невольно повлажнели глаза.

Певец затих на полуслове, и я подумал, что сегодня его больше не услышу. Но ошибся. Он снова запел. Голос окреп, стал мощнее, казалось, что певец марширует под звуки оркестра.

Una mattina, mi sono alzato

o bella ciao, bella ciao,bella ciao, ciao, ciao

Una mattina mi sono alzato

e ho trovato l, invasor

O patigiano portami via

o bella ciao, bella ciao, bella ciao, ciao, ciao

Человек шёл с речки и пел. Я сбежал в овраг и на узкой серевшей тропинке увидел мужчину, чуть не налетев на него. Он от неожиданности оборвал песню и уставился на меня, сняв с плеча мокрое полотенце. Я растерялся и пробормотал:

— Добрый вечер!

— Бонжорно, — машинально ответил он, находясь ещё под впечатлением песни. Провёл рукой по лбу и произнёс: — Поркало мадонна! Как вы меня напугали…

— Простите, — промямлил я.

Так мы несколько секунд стояли в растерянности друг перед другом, а потом мужчина сказал:

— Давайте знакомиться. Раз мы столкнулись…

Это был человек среднего роста, крепкого телосложения и совершенно лысый, только у висков да на затылке росли седые, коротко постриженные волосы. Лицо его было из тех, которые с первого раза не запоминаются, но было наполненно живой краской, одухотворённостью. В эту минуту оно было грустным или усталым. Он крепко пожал мне руку. Пожатие было сердечным.

Так я познакомился с Павлом Егоровичем Слепцовым. Стали встречаться, когда он приезжал на дачу. Тогда-то и услышал я от него историю, похожую на подобные истории, происходившие в годы войны с фашистами, но которая имела свой неповторимый колорит и окраску.

В тот вечер мы сидели у него на террасе в его половине большого дома, вторая часть которого принадлежала младшему брату, и разговаривали. Я раньше порывался его спросить, не пел ли он в театре, но не решался. А тут спросил. Он ответил не сразу. Подумал, а потом неожиданно сказал:

— Выпить хотите?

Я опешил. Он не стал дожидаться ответа, и сказал:

— Выпьем, — и с этими словами принёс пол-литровку, поставил на стол, достал из холодильника тарелку солёных грибов, огурцов, нарезал хлеба, налил в стопки, будто спешил, чокнулся:

— Примем…

Откинулся на спинку плетёного кресла. Закинул ногу за ногу.

— В плен к немцам я попал в первые месяцы войны. Был в концлагере на Холодной горе в Харькове… Как-то так получилось, что мы, несколько человек, — любители художественной самодеятельности, — объединились в группу, были среди нас и профессионалы, в основном, музыканты из армейских частей. Пели русские песни. Получали за это дополнительную баланду, делились с товарищами.

О нашей самодеятельности стало известно командующему 2-м воздушным флотом гитлеровцев генералу Рихтгофену, и он решил создать хор подобный хору донских казаков из эмигрантов, которым руководил Жаров. В лагерь прибыл немецкий музыкант обер-фельдфебель Фишер, отобрал певцов и музыкантов и под конвоем увёз в Мариуполь.

Первый концерт был дан для командиров частей 2-го воздушного флота. Высокомерные фашистские вояки азартно аплодировали унтерменшам. Наш хор стал выступать в немецких частях.

Потом Рихтгофена перевели в Италию. Наш хор вместе с имуществом и личными вещами генерала 4-х моторным Юнкерсом был доставлен на аэродром Шампиньо под Римом. Поселили нас в городе Фраскатти в 18 километрах от столицы. Мы давали концерты и для немцев, и для местного населения. Простой народ симпатизировал нам. До конца жизни не забуду концерт на площади города Альбано. Тогда даже остановилось трамвайное движение.

Он снова разлил водку в стопки.

— Всё это время мы старались наладить связь с местным партизанским движением, но нам это не удавалось. Только в 1944 году мы перешли в партизанский отряд на горе Монте-Бальдо.

На минуту он задумался, потом продолжил:

— Через местного жителя нам было сообщено, чтобы мы пришли в местную тратторию. Это ихний трактир или кафе… Я с приятелем ушли из расположения немецкой части, в которой содержались на довольствие, и пришли в указанное место.

Хозяин налил нам вина и поставил на один стакан больше. Было условлено, кто подойдёт и выпьет этот стаканчик, тот наш проводник. Мы ждали этакого бодрого крепыша, а к столу подошёл седой старик, слепой на один глаз. Выпил и сказал:

- Адьямо, рогацци! Идите, ребята!

Мы пошли по узкой улочке за ковылявшим стариком. В переулке он остановился и сказал:

— Идите вон за той старухой.

Старуха провела нас километра два в гору и ушла, сказав: «Ступайте за той девушкой».

Впереди нас шла девушка. На ней была чёрная юбка и розова блузка. Шла она не оглядываясь и только когда отошли на значительное расстояние и город пропал вдали, она остановилась и стала то ли нас, то ли ещё кого-то поджидать. Мы подошли к ней. Это была симпатичная, стройная, с каштановыми волосами и чёрными глазами и белозубой улыбкой девушка, лет восемнадцати, не больше. Мы с интересом глядели на неё, она на нас. Из-за поворота тропинки вышли двое мужчин и провели нас к командиру партизанского отряда. — Широкая улыбка тронула губы Павла Егоровича. — Так я познакомился с Лючией…

Меня, ещё двух партизан и Лючию часто посылали в разведку: разузнать, как охраняется тот или иной объект, какой эшелон ушёл со станции и какой пришёл и другие сведения, нужные для партизан. Я плохо говорил по итальянски, поэтому изображал в необходимых случаях, когда немцы проверяли документы, глухонемого и помешанного, что, как отмечали товарищи, у меня неплохо получалось и иногда в свободное время у костра я забавлял их, кривляясь, жестикулируя и делая гримасы, вызывая взрывы гомерического хохота. Обыкновенно Лючия с одним из сопровождавших её итальянцев приходила в город, общалась с жителями, выведывая нужные сведения. А я с товарищем ждали их где-либо на задворках, прячась в винограднике или за валунами. Мы с Лючией стали встречаться все чаще и чаще и наше партизанское товарищество переросло в дружбу.