ИнтерКыся. Дорога к «звездам»

Рут достала блокнот и карандаш:

— У тебя адрес его есть?

— Нет. Но его адрес есть у одного конгрессмена из Вашингтона — приятеля моего Старшего Друга из Германии Фридриха фон Тифенбаха. Может, слышали? Он старый и очень интеллигентный миллионер. Его все знают...

— Я, к сожалению, о нем не слышала, но убеждена, что его должны все знать! — уверенно подтвердила Рут. — Потому что интеллигентных миллионеров в мире можно пересчитать по пальцам на одной руке. Фамилию конгрессмена помнишь?

— Нет.

— Наплевать! Не расстраивайся. Завтра по нашим полицейским каналам мы найдем тебе твоего... Как, ты сказал, его зовут?

— Шура... То есть полное имя — Шура Плоткин.

— Он еврей?

— Да, а что?

— Тогда надо искать «Шнеера Плоткина». Или «Шмуля», или «Шлему». Многие евреи, переехавшие в Штаты, сразу меняют свои имена на чисто еврейские. В общине бухарских евреев — это как правило.

Я подумал, что мой Шура вряд ли переменит имя только из-за перемены страны. Шура есть Шура, и он всегда останется самим собой. Даже в общине бухарских евреев...

Но я тактично промолчал. Хотя, с другой стороны, моя тактичность слегка попахивала предательством. Поэтому я решил, что когда мы поближе познакомимся с Рут, я ей обязательно об этом скажу! Или, если она сама познакомится с Шурой, она и без меня поймет про него все, что нужно.

— Тим, сынок, — молнией в ванную! Душ, пижама, и вернуться к столу. Легкая перекуска и немедленно в постель. Ясно? — распорядилась Рут.

— О’кей, ма. Мартын, ты спишь у меня! — бросил мне Тимур и поплелся в ванную комнату.

Было видно, что ребенок — совершенно без сил.

— А что ты обычно ешь на ночь, мой дорогой Кыся? — спросила меня Рут.

Спустя еще минут двадцать уже совершенно сонный Тимур, не найдя в себе сил даже допить стакан молока, чмокнул Рут, пожал мне лапу и, еле передвигая ноги, ушел к себе, повторив, что спать я обязан только у него. Мать рано утром уедет на работу, а у нас с ним еще куча совместных дел...

Когда почти спящий Тимур уполз к себе, я спросил Рут — откуда у него столько свободного времени? Вроде бы сейчас не лето. Как же школа?..

Рут сделала мне знак — погоди, дескать, и прислушалась к шорохам из Тимуровой комнаты. Убедившись, что он уже лег, она закрыла плотно дверь кухни-столовой и достала из своего громадного холодильника большую четырехугольную бутылку джина «Бифитер» с пожилым типом на этикетке. Тип был одет в красный костюмчик и дурацкую черную шляпу времен царя Гороха. Я не виноват — так говорил Шура, когда хотел подчеркнуть давность события. В руке этот тип держал длинную хреновину с острием на конце и кистями под острием. Не то копье, не то еще хрен знает что...

Затем Рут разбавила джин тоником, смешала все это в стакане и приставила стакан к углублению в двери холодильника. И слегка нажала. Откуда-то сверху в стакан высыпались аккуратненькие шарики льда. «Во, бля, техника!» — сказал бы Водила.

Рут чуть приоткрыла дверь и снова прислушалась. Я понял, что она не хотела бы, чтобы Тимур видел ее со стаканом джина.

— Ты не пьешь? — спросила меня Рут и указала на «Бифитер».

— Очень редко, — честно сказал я.

— Я тоже. — Рут приветственно подняла стакан. — Будь!..

Она сделала хороший глоток и только тогда ответила мне на мой вопрос о школе. Оказывается, в американских «хай-скул» и «паблик-скул» теперь возникают неожиданные пяти- и семидневные каникулы в самой середине учебного процесса, которые призваны якобы разгружать мозг ребенка...

— Сейчас у него очередная пятидневная пауза... Ребенок, к сожалению, предоставлен почти целиком самому себе. Я на работе — как белка в колесе. — Рут отхлебнула из стакана и закурила сигарету. — Хорошо еще, что теперь у него появился ты и что он еще одержим идеей фикс...

— Какой идеей? — не понял я.

— Идея фикс — навязчивая идея. Возможно, он и сам посвятит тебя в эту историю, но пока — я тебе ничего не говорила. О’кей?

— Могила! — пообещал я точно так же, как в этих случаях делал Водила.

— Очень убедительно. Впервые слышу. Так вот, в свободные дни Тим через весь Нью-Йорк мотается в порты Нью-Джерси и в Ньюарк. Ищет какой-нибудь израильский пароход. Хочет договориться с капитаном, чтобы на летние каникулы его взяли на судно юнгой. Ему обязательно нужно хоть ненадолго смотаться в Израиль...

— Зачем?!

Оказалось, что Тимур еще во времена своего тюремного интерната без памяти влюбился в дочь интернатского врача — Машу Хотимскую. И пользовался у нее нескрываемой взаимностью.

Последнюю фразу Рут произнесла с откровенной гордостью!

Сейчас Хотимские живут всей семьей в Израиле. Тимур получает от Маши письма и теперь спит и видит оказаться в Израиле хоть на пару дней. В последнем письме Маша написала, что папа все еще не встал на ноги, лишь готовится к экзаменам на врача, а пока изучает иврит в ульпане и работает кем-то вроде дворника. Что дает им какую-то скидку при оплате квартиры...

— Короче говоря, он повторяет извечный начальный путь любого эмигранта, — сказала Рут. — Так что в ближайшее время в Америку им не выбраться. Это для них очень дорого.

Рут загасила сигарету и немножко попила джин с тоником. Лед уже почти растаял в стакане.

— Нам тоже такое путешествие пока еще не вытянуть, — огорченно добавила Рут. — Я имею в виду — поездку в Израиль...

... И как-то так само собой получилось, что я разомлел от тепла, доверия, успокоения, от присутствия рядом грустной красивой Женщины и, не вдаваясь в подробности, рассказал Рут свою историю. Надо же мне было как то представиться...

Я рассказал Рут Истлейк про своего Шуру Плоткина, про моего приятеля по ленинградскому пустырю — бесхвостого Кота-Бродягу, про бывшего Кошкодава и Собаколова — отвратительного гада Пилипенко, ставшего хозяином очень богатого пансиона для тех же Котов и Собак, которых он еще недавно отлавливал, убивал и за маленькие, ничтожные рубли продавал их шкурки на Калининском рынке. А сейчас за большие и уважаемые доллары он этих же Котов и Собак чуть ли не в жопу целует...

Я рассказал ей про Водилу, про наркотики, про побоище на автобане Гамбург — Мюнхен, про мою жизнь в Английском парке, про семейство Шрёдеров и Манфреди, про своего любимого старого Фридриха фон Тифенбаха, про Таню Кох и профессора фон Дейна. Я даже рассказал ей про своего немецкого кореша — полицейского овчара Рэкса, про питерского младшего лейтенанта милиции Митю, про Капитана контейнеровоза «Академик Абрам Ф. Иоффе»...