В барханах песочных часов. Экстремальный роман

Анна не хотела думать о прошлом, но тревожные воспоминания никак не оставляли ее, и тогда она истово молилась. Мирское мучило. Несмотря на проведенные обряды отречения от грехов и присоединения к церкви, она ощущала себя еще более грешной. Ее изводила проклятая память о тех долгих днях отчаянных размышлений и страхах, когда она затворилась в квартире друга, о муках мирского ада, мраке аутизма: она боялась всех. Пряталась даже от Оскара… Горы прочитанной классики. Суицид. «Путешествие» по психушкам, где познакомилась с молоденькой паломницей, вместе с ней она молилась в часовенке, соборовалась в церкви «Утешение скорбящих», там затем крестил ее красивый рослый батюшка – отец Александр. Она потом часто его вспоминала. Там ей открылась иная сторона жизни - божественная ипостась, благодатный мир.

Сначала не могла понять. Странным ей казалось, что к одинокой и весьма небогатой паломнице каждый день приходят какие-то дамы и приносят целые сумки еды, а она половину раздает соседкам по палате, и даже попрошайкам из других палат. «Прихожане навещают», - поясняла паломница. - «Православные всегда помогают друг другу».

Сама она была прихожанкой храма «Веры, Надежды, Любови и матери их Софии». Хорошее название, Янке оно понравилось. Она ведь всегда верила, надеялась и любила, только верила не в то, надеялась не на тех, а любовь обычно выходила ей боком. И все превращалось в дикий абсурд, заблуждение, лабиринт иллюзий, разочарований и тыканий мордой в грязь, так что жизнь ее была адом, и чем дальше, тем глубже затягивала ее эта бездна, можно было рехнуться, что она и сделала. И если бы не паломница, то Янка без проблем переселилась бы в другой и уже вечный Ад. Но Ангел- Хранитель вызволил ее из этой катавасии. Если бы ей раньше посоветовали уйти в монастырь, она б ответила: «Вы чего, охренели?» Откуда ей было знать, что это такое. Чтобы узнать вкус яблока, надо надкусить его. Чтобы понять вкус счастья, нужно распробовать его. Счастье – не яблоко, оно познается не сразу.

Дождь похож на влажные шляпки грибов, летящие ножками вверх. Она – в черном плаще, капюшон – на лицо, в незнакомой стране пробирается по кладбищу в густом тумане, идти трудно, она спотыкается о надгробья, торчащие из земли, она вглядывается в надписи на плитах, силясь разобрать буквы, тусклый фонарь раскачивается на ветру, она ищет могилу того, которого порывисто любит и должна спасти, ради него она проделала весь этот страшный долгий путь, она видит его надгробье и читает вдруг на нем свое имя, она садится на могильную плиту и плачет – плачет не от того, что узнала о своей смерти, а потому, что уже не спасет его. Напрасно она так бешено спешила, даже убила мешавшегося на пути случайного прохожего. Теперь она уже никогда не спасет любимого, никогда. Дождь, туман, белый рассвет, тусклый свет фонаря – все билось в ритме ненужного ей уже дыханья. Сон из прошлого. Из детства. Опять. Потом ей снилось, что она проснулась, что лампадка в ее келье погасла и она снова зажгла лампадный фитилек, зажгла его горящей свечкой, пламя колебалось и слышалась молитва, которую читал тоненьким голоском невидимый ребенок, нерожденное дитя ее, это была молитва святого Киприана от бесовского наваждения. Янку спасали молитвы. Ведь ее, как и всех насельниц монастыря, часто одолевали нечистые духи, смущая беспокойными снами и воспоминаниями, и она плакала. Беседы с матушкой настоятельницей укрепляли. В монастырях жизнь похлеще чем в миру, тут идет борьба за сильные души, и демоны идут на такие ухищрения, какие не в силах вообразить даже писатель-фантаст! Но эти тайны запрещено выносить за монастырские стены. Анна очень привязалась к матушке. От послушниц она знала кое-что о ее жизни, это потрясало. Постоянно думая о ней, Анна молилась за нее даже во сне, но не в этом, этот сон продолжался тяжелой фантасмагорией из страхов и воспоминаний: до кельи настоятельницы она не добежала. Упала в коридоре. Закричала. Но ее не услышали – все были уже в трапезной. В этот миг некто черный, бестелесный и липкий как кисель, залепил ей рот. Этот липкий вынул ее душу, а взамен впихнул в нее прошлое, похожее на горячий сургуч, и при этом она стала не собой, она стала - своей тогдашней подругой Леной Трошиной, на ней было тело Лены, и в этом теле она расхаживала по ее квартире и все чувствовала, видела и думала как она, и так же держала мобильник, и болтала с Янкой. А тот третий, бестелесный, тут же вот, усмехается и комментирует события, тусуя их в воздухе словно карты. Янкин голос в ухе:

- Саламандра, быстро лети ко мне, сейчас Марк подъедет!

- Кто? – не сразу понимает Лена. – А, тот самый журналист? Ты, часом, не шутишь?

- С какой стати, какие еще шутки? Не теряй время.

Самое забавное в том, что Янка ничего не слышала о своем кавалере, герое совдеповских «черных списков». В былые времена он вещал по «вражьему голосу» на все стороны света, кроме Янкиной стороны, конечно, так как она радио не слушала и газет не читала принципиально. И пришлось Лене просветить подругу насчет ее нового знакомого.

Когда Лена подошла, Марк уже был у подруги. Он ходил по ее квартире как по минному полю, с настороженной любезностью поглядывая на хозяйку. Видно, Янка уже успела произвести на него странное впечатление. Лена заметила, что подруга по-привычке прикалывается:

- Знакомься, Марк, это моя дочурка, - кивнула она на Лену. – Ей шестнадцать, школу заканчивает.

- Вы такая молодая мама, - вежливо сказал журналист. – Зря вы разрешаете девочке краситься, она выглядит старше. Простите за нескромное замечание.

- Все нормально, я скромных не люблю. Вот Леночка у меня комплексует по поводу того, что у нее нет папы. Я ей уже тысячу раз отвечала, что не знаю, кто ее отец, у меня разные мужчины были, разве упомнишь? Марк, я с вами не имела близость семнадцать лет назад? Вы не ее папа, случаем? Сходство уж очень большое.

- Нет-нет, - натянуто улыбнулся он. - А вы, в самом деле, не знаете, кто ее отец?

Янка вальяжно откинулась на стуле и ласково произнесла:

- Нет, понимаешь ли, дитятю мне аист как-то невзначай подбросил.

Лена зашлась хохотом и плюхнулась на диван. Все выглядело очень уж комично.

- Не обращайте внимания, - продолжала Янка. – Она у меня «дитя карнавала». Это итальянский термин, у них там каждый год карнавал: все пляшут, пьют и трахаются без презервативав, обычай такой, а перед очередным карнавалом их дамы успевают нарожать дурковатых детишек, и готовы к очередному веселью.

- А почему же без презервативов? – полюбопытствовал журналист.

- Ну там климат, юг все-таки, в резине жарко.

Лена от смеха чуть с дивана не свалилась. Она решила подыграть Янке, и пролепетала детским голоском:

- Мамочка, а ты разве в Италию на карнавал ездила?

- Ну, зачем же так далеко, доча, в наших родных кабаках каждый день карнавалы. Кстати, Марк, я вас припоминаю, ой, конечно же, да, это был ты, мой плей бой! Ты у меня такой темпераментный!

Она закатила глаза и молитвенно сложила руки.

Очнулась Анна от сквозняка. Тишина, окна закрыты, но сквозит словно из другого пространства. Это пространство втянуло ее в себя как воронка, промчало ее по извилистой трубе и выкинуло в знакомый подъезд. Она опять была одета в чужое тело. Она была Леной и чувствовала себя превосходно. Она занырнула в Янкину квартиру словно рыба под воду. Она дышала родным пыльным прокуренным воздухом, ее радостно тянули за рукава, буквально рвали на части Янка и Пончик, наперебой рассказывая новости. От всех этих новостей у Лены мозги раскорячились. Пончик перестала походить на саму себя, она превратилась в костлявое существо с ищущим взглядом, и не мудрено: Паша, вернувшийся, было, к ней, вдруг снова ее бросил. Он заделался рок-музыкантом и проводил жизнь на муз-тусовках , зависнув на квартире какой-то начинающей примы, для которой сочинял песенки. Одну из таковых песенок Лариса без конца напевала, чем окончательно достала Янку. Песня была мрачноватая: