Чапаев и пустота

м бантом вместо галстука. Казалось, наросший на нем жир был выкачан из скелетоподобного Брюсова. Вместе они выглядели жутко.

Я перевел глаза и заметил за одним из столиков странного человека в перехваченной ремнями черной гимнастерке, с закрученными вверх усами. Он был за столиком один, и вместо чайника перед ним стояла бутылка шампанского. Я решил, что это какой-то крупный большевистский начальник; не знаю, что показалось мне необычным в его волевом спокойном лице, но я несколько секунд не мог оторвать от него глаз. Он поймал мой взгляд, и я сразу же отвернулся к эстраде, где продолжался бессмысленный диалог:
– …Что? Да зачем? – Это мне для работы. Символ одной из сторон бытия. Вы, если надо, другой украдете. Краденным правильней, думаю я? – Так… А я думаю – что за намеки? Вы ведь там были? За ширмою? Да? – Знаете, вы, Родион, неглубоки, хоть с топором. Впрочем, юность всегда видит и суть и причину в конечном, хочет простого – смеяться, любить, нежно играет с петлею подплечной. Сколько хотите? – Позвольте спросить, вам для чего? – Я твержу с первой фразы – сила, надежда, Грааль, эгрегор, вечность, сияние, лунные фазы, лезвие, юность… Отдайте топор. – Мне непонятно. Но впрочем, извольте. – Вот он… Сверкает, как пламя меж скал… Сколько вам? – Сколько хотите. – Довольно? – Десять… Пятнадцать… Ну вот, обокрал. Впрочем, я чувствую, дело не в этих деньгах. Меняется что-то… Уже рушится как бы… Настигло… И ветер холодно дует в разъятой душе. Кто вы? Мой Бог, да вы в маске стоите! Ваши глаза как – две желтых звезды! Как это подло! Снимите!

Мармеладов выдержал долгую и страшную паузу.
Снимите!

Мармеладов одним движением сорвал маску, и одновременно с его тела слетел привязанный к маске хитон, обнажив одетую в кружевные панталоны и бюстгальтер женщину в серебристом парике с мышиной косичкой.
Боже… Старуха… А руки пусты…

Раскольников произнес эти слова еле слышно и рухнул на пол с высоты своих котурнов.

То, что началось дальше, заставило меня побледнеть. На сцену выскочили два скрипача и бешено заиграли какой-то цыганский мотив (опять Блок, подумал я), а женщина-Мармеладов набросила на упавшего Раскольникова свой хитон, прыгнула ему на грудь и принялась душить его, возбужденно виляя кружевным задом.

На секунду мне показалось, что происходящее – следствие какого-то чудовищного заговора, и все присутствующие глядят в мою сторону. Я затравленно огляделся, снова встретился взглядом с усатым человеком в черной гимнастерке и вдруг каким-то образом понял, что он все знает про гибель фон Эрнена – да чего там, знает про меня гораздо более серьезные вещи.

В этот миг я был близок к тому, чтобы вскочить со стула и кинуться прочь, и только чудовищное усилие воли удержало меня на месте. Публика вяло хлопала; некоторые смеялись и показывали пальцами на сцену, но большинство было поглощено своими разговорами и водкой.

Задушив Раскольникова, женщина в парике подскочила к краю эстрады и под сумасшедшие звуки двух скрипок принялась выплясывать,