Ангел Мертвого озера

очень счастливый. А главное, как мы все, лимитчик. И вы вроде про это писали. Я честно скажу - не читала. Я у него только "Муму" и знаю.

- Это Тургенев, - говорю я.

- Не сбивайте меня с толку, - говорит моя гостья. - Я читала мало, но то, что читала, помню хорошо.

Мне неловко участвовать в разговоре-анекдоте, и я замолкаю, хотя потрясает меня даже не несчастная Муму, а слова, что "Чехов был лимитчиком". У меня горчит во рту от отвращения. "Домик - срам", "сам бедный" и к тому же лимитчик. Господи, спаси и сохрани мертвых от живых, спаси Антона Павловича от этой барышни с пипкой! Но стоили мне взять эту высокую ноту защиты, как я поняла, что она отвратительно фальшива, что Чехову было бы смешно, узнай он это слово "лимитчик", что он написал бы о нем Суворину: "Мелиховские бабы встречают меня приветливо и ласково, как юродивого. Каждая наперерыв старается проводить, предостеречь насчет канавы, посетовать на грязь или отогнать собаку, а в Москве я лимитчик. Слышали словечко? Хотелось бы посмотреть на фрукта, который его пустил".

Моя гостья ничуть бы его не удивила, то ли он их не знал, южных нахалок. И я слезаю с котурнов. Чехов в который раз вправляет мне мозги. И я уже думаю, что писатели не поссорятся там из-за имени собачки. Важно, что нашли меня по ней.

- Я вам помогу, - говорит Лида, - кутью там, узвар. И тесто я умею делать быстрое. "Утопленник" называется. На спиртное скинемся. По сколько, как вы думаете?

- Сделайте кутью и узвар, - говорю я, - остальное я приготовлю. И водку куплю. Говорите мне точное время.

- Завтра вечером, - говорит Лида. - Придем часов в семь, годится?

- В шесть, - уточняю я.

- Боитесь, что засидимся, - смеется Лида. И думает абсолютно правильно. Боюсь именно этого.

Мой муж, он не выносит чужих в доме. Я быстро соображаю, кого мне позвать для него, чтобы он отвел душу. Но мне не везет, у всех свои дела. Надо сказать, что это меня беспокоит больше, чем все остальные хлопоты. Я знаю, как муж уходит, обнаружив у меня спонтанный девичник или прибывшую без объявления войны родню. Не говоря худого слова, он надевает обычно никогда не надеваемый берет, темные очки, а в руки берет палку, оставшуюся у него после тяжелого растяжения связок. Это уход в облике полуслепого очки и палка - сотрясает меня всю, я начинаю фальшиво говорить, фальшиво смеяться, а он является уже после последнего поезда метро, звонит робко и тихо спрашивает: "Теперь я могу войти?" Я бы его убила, если бы не была безумно счастлива, что он жив и здоров, и никуда не пропал, и не побит, и все такое прочее.

Тем не менее концы с концами у меня не сходились. Брошюрка про Чехова была написана очень давно, когда я носила фамилию первого мужа, мы с ним давно разошлись, я уже много лет существую как мадам Сироткина, под этой фамилией у меня тоже вышли какие никакие книжонки, но про Чехова я больше не писала. Романтический период моей филологии кончился, я вступила в месиво соцреализма, штука оказалась заразной, мне даже пришлось