Ночь будет спокойной

Ф. Б. Какова твоя позиция по отношению к буржуазии?

Р. Г. Она внутри. Я просто пытаюсь держать нос снаружи и принимаю ванны. Я отлично знаю себя в социологическом плане: я либеральный буржуа с гуманитарными устремлениями в стиле «Вандреди», еженедельника 30-х годов, я никогда не изменюсь; и когда ультраправые или ультралевые говорят о «блеющем идеализме» или «блеющем гуманизме», это всегда обо мне. Так что я принадлежу к тем, кого Горький называл «лирическими клоунами, выступающими со своими номерами терпимости и либерализма на арене капиталистического цирка»… Когда «лирические клоуны» выполняют этот номер на арене советского мелкомарксистского цирка, их помещают в психбольницу, ссылают в Сибирь или выгоняют из цирка. В политическом плане я стремлюсь к социализму «с человеческим лицом», тому, что аккумулировал все неудачи, но не перестал указывать единственное направление пути, которое, на мой взгляд, заслуживает того, чтобы по нему идти.

Ф. Б. А де Голль, где он во всем этом?

Р. Г. Де Голль был счастливой эксцентричной выходкой истории, которой Франция отлично сумела воспользоваться.

Ф. Б. Ты меня извини за то, что я не являюсь приверженцем этого культа, но это твое дело… А как получается, что, несмотря на твое стремление к социализму «с человеческим лицом», о котором ты только что поведал, ты всегда отказывался подписывать какие бы то ни было манифесты, петиции?..

Р. Г. Я не составляю петиций, не угрожаю, не марширую, потому что за моей спиной творчество, двадцать томов: оно протестует, участвует в манифестациях, подает петиции, взывает, кричит, показывает и вопит, и это — единственный стоящий вклад, который я могу внести. Мои книги существуют, они говорят, и лучше этого я ничего сделать не могу.

Ф. Б. Я знаю, что несколько дней назад ты вышвырнул за дверь несколько человек, которые пришли попросить тебя подписать протест против грубости полицейских…

Р. Г. Население, которое ежегодно оставляет на дорогах пятнадцать тысяч погибших, не вправе сетовать на грубые действия полицейских. Это тот же «мачизм», те же свиньи, не важно, в форме они или нет… И эти вот мерзавцы, перед тем как подняться ко мне, оставили свою тачку на тротуаре, перегородив вход… Типично. Я не стану затевать тут дискуссию и выяснять, что было сначала — яйцо или курица, но наших полицейских убедили. Им внушили. Когда ты начинаешь ненавидеть какую-то группу, то в конце концов она усваивает это и начинает делать все, чтобы заслужить ненависть, это известный исторический процесс. Об этом уже говорилось: Средневековье объясняло евреям, что они презренны, и в силу этого ему удалось создать евреев без чувства собственного достоинства…

Ф. Б. А коммунизм?

Р. Г. Тут все как надо, спасибо. Они поняли, что капитализм сейчас обеспечивает свое собственное исчезновение и делает это очень успешно. Поэтому они довольствуются тем, что извне подталкивают его в этом направлении при помощи профсоюзов, манипулируют капитализмом, и все идет в точности как они того хотят.

Ф. Б. Если бы они пришли к власти во Франции, что бы ты делал?

Р. Г. Это зависит от того, как бы они к ней пришли и с какой стороны были бы трупы.

Ф. Б. А как писатель?

Р. Г. Думаю, что если бы коммунисты пришли к власти во Франции, проблемы возникли бы главным образом у интеллектуалов-коммунистов… Ромен Гари? Да им было бы на него наплевать. Думаю даже, что они бы позволили мне писать и печататься, чтобы обласкать. Это будет не завтра… Но надо сказать, что буржуазия делает все, чтобы ускорить этот процесс… Послушай-ка вот это… Я занимался судьбой одного студента, негра. Он закончил учебу со всеми возможными дипломами. Я пытаюсь его пристроить, чтобы он мог заработать на кусок хлеба. Обращаюсь к людям, которых знаю, которые руководят очень крупной фирмой. Его берут на работу. Во время испытательного срока мне сообщают, что этот молодой негр — блестящий работник, его ждет прекрасное будущее, им очень довольны. А затем однажды вечером парень приходит ко мне, на нем лица нет. Его вышвырнули вон. Начальник отдела кадров вызвал его к себе и принял с самым высокомерным, ироничным видом, настоящий начальник. «Вот ваше досье, дорогой месье. В мае 68-го вы были на баррикадах… Вы активно работали в негритянских подрывных организациях… И как бы случайно вы живете на бульваре Сен-Мишель… [44] Чтобы быть в первых рядах, не так ли? До свидания, до свидания…» Так-то. Парень давно забыл, что это такое было, май 68-го года, но вот они не забыли… Эта буржуазия, эти хозяева, знаешь, что они такое? Это консервативное предприятие по саморазрушению!

Ф. Б. Не стоит так кричать. Я согласен. Но, возвращаясь к Европе…

Р. Г. Баста. Кончено. Я сказал то, что должен был сказать. Пускай теперь доказывают, что я заблуждаюсь. Хотел бы я, чтобы они представили мне это в каком-то другом свете, идет ли речь о Мессмере или о Деффере, я так люблю ошибаться, это всякий раз возвращает мне надежду и веру в людей.

Ф. Б. Тем не менее раньше ты очень любил выигрывать в шахматы…

Р. Г. Да, во времена славного старого учителя доктора Тартаковера в Ницце. Вот уже сорок лет, как я не раскрывал шахматной доски. Я забросил, когда увидел, что это становится навязчивой идеей. А в шахматах можно что-то сделать, только если они становятся навязчивой идеей… Однажды я поймал себя на том, что лежу ночью в постели и заново проигрываю партию между гроссмейстерами Алехиным и Капабланкой… Тогда я сказал — баста.

Ф. Б. Но игра в шахматы всплывает в «Европе»…

Р. Г. Только для того, чтобы показать, до какой степени посол Дантес, «человек высочайшей культуры», задушен абстракциями, но к чему все это? Книги ничего никогда не значат… «Война и мир» — если взять вершину литературы — сделала для литературы все, но войны не прекратились… Знаешь, я тебе сейчас приведу два примера. В «Корнях неба» я яростно протестовал против истребления слонов, против охотников… Речь шла о защите всей нашей окружающей среды — а значит, и нашей свободы. После Гонкуровской премии я стал получать письма с взволнованной благодарностью читателей, многие из которых посылали мне в знак понимания… фигурки слонов из слоновой кости. То же самое с «Обещанием на рассвете». Взволнованные люди приходят мне сказать, что они не перестают читать и перечитывать эту книгу… И в конце некоторые из них спрашивают: «А ваша мама еще жива?..» Не знаю, как эти уважаемые господа читали книгу. Порой бывает такое, что нарочно не придумаешь. Все мое творчество зиждется на уважении к слабости. В ключевом эпизоде «Корней неба» узники концлагеря, доходяги, возвращаются к жизни, вновь обретают мужество, надежду, когда один из них предлагает считать, что среди них находится воображаемая женщина… В романе «Прощай, Гари Купер!» я написал: «Сильные и крутые мужчины есть всюду, честь же спасают другие, от которых, казалось бы, мало проку, которые не способны причинить зло, одним словом, слабые…» Все мои книги объединяет тема слабости, непобедимой и всесильной… И вот в один прекрасный день в «Нувель Обсерватер» я обнаруживаю следующую фразу, вышедшую из-под пера Ги Дюмюра: «В книгах Ромена Гари слабые всегда проигрывают, недаром же он голлист…» Даже если не брать в расчет фашистского подтекста, нельзя зайти дальше в недобросовестности и так мало заботиться о правде. Вообще-то мне нравится Ги Дюмюр: то, что он делает, наверное, нелегко…

Ф. Б. В последний раз ты довольно резко выступил по телевидению, требуя проведения некой кампании за «феминизацию» мира, за «женскую» цивилизацию… Ты не единственный увидел в женщинах великий эксплуатируемый класс человеческой истории. Но ты зашел дальше других. Ты утверждал, что все ценности цивилизации являются женскими ценностями… Мягкость, нежность, материнство, уважение к слабости. И когда ты с такой горячностью потребовал в конце, чтобы «женщинам была отдана справедливость»… Не идет ли речь, главным образом, о двух воспоминаниях, которые с годами приобретают все больший масштаб в «несправедливости»: воспоминание о твоей матери и об Илоне?