Почему у собаки чау-чау синий язык

Поезд трясся как припадочный, выдираясь из городов-спутников Москвы. Редкие дачники на платформах равнодушно глядели в наши окна. Прошли те времена, когда тебе махали вслед приветственно рукой и ты, высовываясь по пояс, отвечал таким же взмахом. А может не машут, потому что знают – никто не ответит, окна со дня их производства намертво прижаты к фрамугам. Но даже в таких герметически запаянных вагонах всегда есть одно открывающееся окно. Найдя такое, мы, стоя возле него, раскурили «Пэл Мэл», каждый из своей пачки, и ощутили себя довольно значительными персонами: едем в Прибалтику писать сценарий и курим по дороге американские сигареты. Такое внутреннее состояние не должно было оставаться только нашим, им очень хотелось поделиться, как актеру всегда хочется перед кем-нибудь лицедействовать, а поэту – читать стихи.

Мы в своей неотразимости почти не сомневались, а деревянный грохот трех пар сабо, который заставил весь Ленинградский вокзал разглядывать двух таких потрясающих ребят, только поднял наше самомнение. Мало кого провожают такие классные девушки. Одни только их имена чего стоят! Не каждый их и выговорить сумеет. А мы с этими девчонками запросто целовались на Арбате.

Никогда не знаешь, какое коленце выкинет судьба. Еще три дня оставалось до исторической встречи со шведскими студентками-филологами. Мы ближе к вечеру, ни о чем не подозревая и никуда не собираясь, шли к Саше домой от метро «Водный стадион» через дворы с одинаковыми скамейками и одинаковыми старушками, сидящими у подъездов некооперативных домов, то есть на границе с предполагаемым гетто. Я, кстати, потом жил на юго-западе в доме, где в праздники, 1 Мая и 7 Ноября, первые четыре подъезда пели, играли на гармошке, иногда танцевали во дворе и дрались, а следующие четыре, будучи кооперативными, наоборот, вымирали на эти дни, но совсем не из протеста владельцев квартир к существующей власти, а из-за массового выезда на дачу.

На типовой площадке у ЦТП (это центральный теплораздаточный пункт, то есть узел, откуда горячая вода распределяется и поступает в несколько домов) пожилой сухощавый дядька возился, просмаливая корпус вполне приличного по размерам баркаса. У Маркеса в «Сто лет одиночества» никто не знал, откуда в джунглях взялся корабль; возникновение баркаса в сухопутном московском дворе тоже оставалось тайной.

Мы замерли. Корабельный мастер даже не повернул в нашу сторону головы. Саша, задумчиво держа палец в носу, обошел плавсредство.

– Москва – порт пяти морей! – объяснил он мне, и мы, удовлетворенные, пошли дальше.

Утром Саша, скрестив на груди руки, лежал надутый в расставленном кресле-кровати, уставившись на собственноручно расписанный по побелке мягким карандашом потолок (летящий из одного угла в другой обнаженный мужчина с атлетически-ренессансной фигурой), я, за неимением другой мебели, сидел на подоконнике. Исчерпав все разумные доводы о необходимости сесть за сценарий, я сказал, не заботясь о последствиях:

– Мне из Баку передали, что Эльмира отдыхает в Пярну.

По тому, как мой друг напрягся, я понял, что попал в цель, и закричал Сашиной маме:

– Нина Яковлевна, мы уезжаем в Таллин.

О предстоящей расплате я не думал. А она должна была наступить обязательно, потому что я совершил несвойственный мне авантюрный поступок.

Часть II

ПЯРНУ – ГОРОД-КУРОРТ

Первое, что мы сделали, когда прибыли в столицу советской Эстонии город Таллин, – отправились на автобусную станцию. Там, несмотря на то, что расписание существовало исключительно на эстонском языке, мы без труда разобрались, что автобусы в Пярну уходят утром. Предстояли незапланированные траты на гостиницу. Тем не менее поселиться мы решили в гостинице «Виру». Ее только что построили вроде бы финны в самом центре города, и она как знаковый элемент процветающего социализма возвышалась всей своей безликой архитектурой над старым Таллином. Сейчас решение советской власти выглядит как дальновидный поступок, потому что всегда можно сказать: «Так вам и надо!»

На пороге гостиницы нас остановил милиционер, причем явно не эстонец.

– Куда? – коротко спросил он.

– Поселиться! – в такт ему ответил Саша.

– Вы чё – интуристы?

Несмотря на джинсы, мы вряд ли были похожи на иностранцев, хотя курили «Пэл Мэл».

– Мы из Москвы, – гордо сказал я.

– Тогда идите в «Таллин», – сказал милиционер таким тоном, каким обычно посылают в другое место, и махнул рукой, указывая направление.

Ориентируясь на этот жест, мы вскоре оказались у круглой башни с аркой рядом с ней, – вероятно, на этом месте раньше были городские ворота. Навстречу нам шли довольные граждане, иногда среди них попадались девушки в национальных костюмах и юноши в фирменных картузиках, наподобие тех, которые потом носил Жириновский, с витыми шнурками вместо галстука под воротником сорочки. Похоже, мы попали в Таллин в день какого-то национального праздника. На аллее, идущей от башни, оказалась маленькая гостиница, мне кажется, она была двухэтажная. В регистратуре сидела дама необыкновенной ширины, как и милиционер, явно не титульной нации. На стойке перед ней, как сейчас говорят, «на ресепшене», находилась традиционная надпись «Мест нет», напечатанная типографским способом и вставленная в художественную деревянную рамку.

Мой любимый, необыкновенной талантливый, но рано погибший друг по «Комсомольской правде» Алик Шумский спрашивал: «Какой напиток самый популярный в Советском Союзе?» И сам же отвечал: «Пива нет». Любая гостиница в стране встречала гостей только таким объявлением…

На голове у дамы возвышалась искусно сложенная башня, чуть меньше той, мимо которой мы только что прошли. Безо всякого интереса тетка подняла на нас глаза, оторвав их от журнала «Здоровье».

Я достал из пакета нетронутый блок «Пэл Мэла» и сказал: «Нам бы переночевать». Блок сигарет исчез со стойки в мгновение. Писатели-фантасты этот процесс называют аннигиляцией, то есть распадением вещества на атомы. В ответ строго по закону Ломоносова – Лавуазье, «если где-то что-то убыло, то в другом месте что-то прибыло», на стойке оказались две бумажки с заголовком «Карточка гостя». В этих карточках меня всегда поражала графа «день, месяц и год рождения». Я не одну сотню раз останавливался в советских гостиницах от Калининграда до Владивостока, но не помню, чтобы кого-нибудь в них поздравляли с днем рождения. Кстати, эта графа переехала и в российские бланки.

Мы быстро заполнили русско-эстонскую анкету и получили ключ от шестиместного номера.

Кстати, горничная в нашем коридоре оказалась эстонкой. Думаю, теперь она на своей начальнице отыгралась. Закон сохранения массы действует и в среде, если можно так сказать, нравственной, о чем Ломоносов с Лавуазье даже не догадывались.

Вечером мы пошли гулять по Таллину. Теперь без сумок нас в «Виру» пропустили легко, заграничная жизнь продолжилась. Правда, до валютного бара под крышей отеля и с видом на город мы не дошли: на этот раз дорогу перегородил милиционер в штатском, но уже не из средней полосы России, а скорее всего с Украины. «Хуляйте, хлопцы, отседова», – ласково сказал он. Я успел заметить, что бармен в валютном баре был мой земляк с Закавказья. С эстонцами в Таллине явно получался напряг. Зато, как я понял, они взяли свое в другом. Везде, где можно было разобраться и без родного языка, они писали таблички на русском и эстонском, но там, где требовалась информация (например, название улицы), надпись существовала только в одном варианте. Естественно, на языке коренного населения.

В конце концов, мы со своими американскими сигаретами устроились в кафе на втором этаже, и чувство собственной значимости вновь к нам вернулось.

– Марик Эдель, – начал беседу Саша, – рассказал мне перед отъездом, что на той неделе поймали на таможне то ли Зыкину, то ли Райкина, пытавшихся вывезти в Израиль чемодан с золотом, а может сумку с бриллиантами.