Русалия

Когда они добрались до кремля, большие ворота его, к которым вел мост над глубоким рвом, давно уж были затворены, оттого повозку с пустячным Добравиным скарбом оставили на дворе у кого-то в посаде, а саму княжескую жену все-таки удалось провести за стены, правда через какую-то калитку, больше напоминавшую заячий лаз. За крепостной стеной вожатый у Добравы остался один, и она уже не знала, кто он был, поскольку за последние два-три часа всяких лиц перед ней успело перемениться прорва.

Только они перебрались за стену, только человек, вызвавшийся доставить Добраву в княжеские хоромы ⁹⁰²успел всласть набраниться с двумя караульщиками, обещавшими, что впредь после захода солнца у них мышь не проскочит, - на мир упала ночь. Вовсе не безупречно гладкими дорожками, как то обещала молва, повели Добраву мимо неясных очертаний низкорослых изб и громадных теремов с окнами (в редких окнах теплился слабый свет), мимо заборов, плетней и заметов ⁹¹³к не слишком, как видно, заждавшемуся незнакомому очагу. То звонкий, то хриплый, то визгливый собачий лай, перекатываясь со двора на двор, сопровождал их шаг. Последняя в ночном пути Добравы городьба показалась ей особенно длинной и значительной. Возле ее ворот и остановились.

- Карл, слышь, Карл! – позвал человек, ведший Добраву, и тотчас лай за изгородью разыгрался до неистовства, стали слышны удары лап и скрежет собачьих когтей о бревна. – Карл, это Восьмак. Я ее привел.

В сторожевой избушке, островерхая крыша которой выглядывала из-за забора, послышалось невнятное басовитое бормотание, затем тот же толстый голос погромыхал поношениями, пока его владелец, чаятельно, собирал носившихся по двору собак и садил их на ошейники. Затем рядом с воротами отворилась калитка, и вслед за своим вожатым Добрава вошла на двор, даже при скудном свете частично заслоняемых мелкими облачками звезд показавшийся ей подобным маленькому селу. Потом из мрака выплывали сердитые лица каких-то мужиков, любопытные – девок, все, как одно представлявшиеся Добраве плоскими серыми пятнами, поскольку сил всматриваться в действительность у нее просто не оставалось. И только один образ, также объявившийся в эти минуты, сумел втесаться в ее сознание. На высокое крыльцо самого здоровенного здесь терема, возвышавшегося над прочими строениями, что дуб пред калиновыми кустами, вышла небольшая женщина в длинной белой рубахе, с распущенной, как у девки, по плечам рыжей косой; в руках она держала свечу, пламя которой прикрывала ладонью, чтобы свет не мешал ей всматриваться в темноту, и от этого золотистого света рыжие ее волосы смотрелись красными, огненными. Впрочем, та огневолосая женщина показалась разве на одну минуту. Добраву наконец отвели в какую-то горницу, смешливая девица постелила ей на лавке войлок, дала кусок небеленого полотна укрыться и сказала, все скаля длинные кривые зубы, что, если та замерзнет (это в кресень-то!) – может взять в скрыне ⁹²¹заячье одеяло. И не успела щека Добравы коснуться шершавой поверхности войлока, как ее сознание оборвало связь с окружающим и унеслось в мир зыбких видений.

А маленькой женщиной с огненными волосами, выходившей на крыльцо большого терема, разумеется, была Ольга. Она никогда не ложилась рано, и прежде, чем заснуть обыкновенно сжигала не одну сальную свечу. В эту ночь ей особенно не спалось, и не потому вовсе, что должны были привести на двор очередную девчуру, на которую Игорь решил глаз положить. Хоть радости это событие и не могло добавить, но вместе с тем и не в силах было сколь-нибудь серьезно поколебать устойчивость Ольгиного положения в доме. Причиной же ее бессонницы было то, что еще задолго до ухода флотилии Игоря в Русское море, к Ольге в очередной раз явился Нааман Хапуш – предводитель здешней еврейской общины, как всегда принес ей множество чудесных подарков и сказал, что больше времени не осталось. Носастый Нааман сказал, что у них еще есть возможность отправить гонца через Хазарию (потому что так надежнее), с тем, чтобы он смог значительно опередить русского князя, но эта возможность сохранится еще два или три дня, а потом – останется только локти кусать. И Ольга, провалявшись в горячке два отпущенных дня, все-таки на третий отписала отстраненному от трона императору Константину такое письмо, какого от себя самой не ожидала. Под руководительством Наамана Хапуша были составлены еще отдельные послания внебрачному сыну автократора Романа – дворцовому евнуху Василию Нофу и самому Роману Лакапину. А вчера уж прибыл ответный гонец с сообщением, что византийский царь письмом остался доволен и обещал, доверяя словам Ольги, попытаться решить вопрос ко взаимной выгоде.

Ольга вернулась с крыльца в свою светелку, располагавшуюся на самом верху ее терема в три потолка, к своей старой ключнице Щуке, оставленной подле колыбели сына Святослава.

- Ну, что там за диво морское привезли, видела? – скрипучим своим голосом старая Щука поторопилась засвидетельствовать единодушие.

- Да что… - не сразу ответила Ольга, прохаживаясь по горнице, даже не поставив свечу на стол. – Девка, как девка: руки, ноги, голова.

Однако ключница по-своему истолковала задумчивость и некоторую даже рассеянность своей хозяйки:

- Ты о том не думай. Мы ей быстро перья пригладим. Вот я ей: как отец-река Днепр быстро течет, как пески со песками споласкиваются, как кусты со кустами свиваются, так бы Игорь не водился с Добравою, ни в плоть, ни в любовь, а жил бы с ней, как собака с росомахою…

- Да полно тебе чушь эту городить, - наконец-то услыхала слова своей наперсницы Ольга.

- Вижу ведь я: мытарится моя ладушка…

- Может, и мытарится, - со вздохом отвечала княгиня, - только не от того, о чем ты думаешь.

- Да ведь я не первый-то год на свете живу, - не торопилась сдаваться Щука. – Все бабы одним

маются…

Ольга только рукой махнула.

Она подсела к старухе на скамью, крытую будничным полавочником из крашенины ⁹³², положила руки на длинный и узкий стол, застланный подскатертником из того же неказистого крашеного корнем подмаренника полотна, из-под которого выглядывали однако резные ножки с пестрыми яшмовыми выкладками. На столе лежали разобранные на разные кучки большие черные бобы, которые высохшие костлявые пальцы ключницы бесперечь перекладывали с места на место, производя над ними какие-то таинственные действия. Ольга тоскливо глянула на те пальцы, услужливо порхавшие над бобовым образцом ее судьбы, и одним движением смела все ворожейные труды.

- Ой! – сокрушенно всплеснула руками старуха. – Ведь я уж счастье твое почти углядела…

- Ну, углядела – ладно.

Всхлипнул во сне Святослав, и Ольга вновь поднялась с лавки, подошла к подвешенной к дощатому потолку зыбке, широкой и длинной (как водится у русичей), чтобы дитя могло расти свободно.

И в молодые годы нельзя было сказать об Ольге: хороша на загляденье. Незавидного росточка, плоскозадая, с большими ступнями, с узким конопатым лицом она никак не была способна претендовать на звание красы ненаглядной. Однако могли нравиться ее продолговатые глаза, цвет имевшие как правило зеленый. Как правило – потому что глаза те то и знай меняли краску, становясь и серыми, и синими, и даже почти черными, а вместе с тем как бы вовсе переделывалось и все строение лица, иной раз трудно было поверить, что все проступающие обличья могут принадлежать одному человеку.

Сейчас глаза ее были темны и глубоки, как сама летняя ночь. Она стояла, устремив немигающий взгляд в темный угол горницы, и покачивала слегка широкую резную люльку, в которой почивал с серьезнейшим выражением в пухлом личике долгожданный и все еще уязвимый залог ее грядущего восшествия в зенит сверхчеловеческой славы. Двенадцать лет назад, когда Ольга женой вошла в дом Игоря, по странной прихоти, какой в своей семье не встречала, но была зело о том наслышана, она не торопилась рожать князю ребят. Ведь так, ей говаривали, поступали и самые мудрые византийские царицы, и могущественные женщины Хазарии, с тем, чтобы сохранять привлекательность и продлевать молодость, а значит – не терять власти над мужским самолюбием. Нет, вовсе не была Ольга от природы похотливой, скорее напротив - быстро пресыщалась блудом и не спешила растрачивать на него жизненный пыл. Возможность же иметь влияние на господство мужского мировидения было ей необходимо вовсе не для обилия плотских утех, но для некой, может быть, не до конца проясненной, однако испепеляющей страсти, диктат которой внутри себя она ощущала едва не каждую минуту. Однако князю нужен был наследник, и, не смотря ни на какие родословные преимущества Ольги и связанное с ними процветание отношений с мурманской ⁹⁴¹русью, внимание Игоря к бесплодной жене стало заметно оскудевать. Мстя Ольге за спесивое глумление над собственной природой, время шло, оставляя ее лоно порожним. У князя появлялись новые жены. Когда же у одной из них родился крупный здоровый мальчик, Ольга поняла, что ее звезда закатывается, не успев взойти. Пяти месяцев от роду мальчик упал с лавки и убился насмерть. И вот уже скоро по всему Киеву, по всем городам русским говорили о том, что над княжескими наследниками навис какой-то жестокий рок. Со всеми его чадами мужского пола происходили случайности одна другой кошмарнее: мальчики в самом раннем возрасте падали в колодцы, усыхали от непонятных болезней, переворачивали на себя котлы с кипятком и даже были пожираемы свиньями. И хотя кое-кто в Киеве догадывался о природе тех смертей, большинство людей и помыслить не могло что в подобных ужасах может быть что-то еще повинно, кроме провидения. Когда же через десять мучительных лет в возрасте вовсе уж не молодом Ольге удалось родить ребенка, мальчика, памятуя о несчастьях, происходивших с детьми своих соперниц, она ни на миг не оставляла без надежного присмотра своего карапуза.