Лoxless. Повесть о настоящей жизни

– Врежь ему, Леха, еще — образумь этого мудака! — гундосит довольный сержант.

Леха не заставляет себя долго упрашивать и с садисткой улыбочкой ширяет мне кулаком в солнечное сплетение. От удара я перегибаюсь пополам, и рвотные массы широким потоком устремляются на мои брюки и Лехины ботинки.

– Ах ты мразь! — восклицает он. — Он обрыгал меня! Все ботинки уделал, сука!

Леха начинает лихорадочно чистить обувь о снег. Со стороны он похож на начинающего танцора, пытающегося фуфлово освоить верхний брейк-данс. При всей серьезности момента мне становится смешно.

– А вы не хотите порадовать меня зажигательными танцами? — обращаюсь я к сержанту и чуваку/украинцу.

– Не зли меня! Понял? — злобно сквозь зубы шипит сержант. — Поехали отсюда. Кто теперь будет в этой куче дерьма ковыряться.

– Я зараз пошукаю, товарищ сержант. Як шо я не гребаю эту свинску людину оглянут з усих бокив.

После того как желудок мой облегчен и мне самому стало значительно легче, я совершенно отстраненно наблюдаю, как из моих карманов достаются ключи, сигареты, зажигалка и занятый у Влада стольник. Чувак/украинец переместил в свои широкие карманы сигареты и сторублевку. Не побрезговал он и «червивкой», лежавшей на скамейке.

– И це сгодится.

«Работа у них такая», — беззлобно думаю я.

На прощание милиционеры наговорили мне кучу теплых слов, из которых самыми приличными было козёл засратый. Под оскорбительные напутствия я, все еще пошатываясь, иду домой. По дороге размышляю: «Что это за люди такие — менты?» Символично, что в древнеегипетских мифах упоминалась Мент — богиня-львица, покровительница власти фараонов и богиня войны. В наше время «мент» — это уже далеко не бог, а скорее, наоборот. Милиционер — это не профессия и даже не образ жизни, это черта характера. Ментом надо родиться. В сущности, милиция в том виде, в котором она сейчас существует, это не тайный орден со своей гнилой моралью и не пришельцы из других галактик, а всего лишь грубый слепок с нашего больного общества. Наша безропотность порождает безнаказанность представителей власти. Как следствие, перманентная вседозволенность становится нормой для серых мундиров.

А стбят ли эти люди того, что бы я вообще думал о них? Гораздо важнее/реальнее то, что происходит со мной. Я думаю о тождественности ситуаций, происходивших со мной во сне и наяву. Мне становится непонятно и одновременно страшно от этого непонимания. А может, именно сейчас я сплю? НЕТ! Не сплю, я явственно ощущал боль от ударов низенького толстячка. Значит, то был сон, та сладкая жизнь, которой я так тяготился во сне, была плодом винных/водочных возлияний. А ведь та жизнь московского кутилы и бездельника куда интересней! В Москве. Это у них жизнь, а у нас так… вещь из секонд-хенда, ничего вроде, но явно поношенная и грязненькая, дешевая и ненужная нормальному человеку.

И все же, почему сон был так ярок и реалистичен? Мне до сих пор кажется, что я чувствую тонкий аромат духов девушки Ольги. Алкогольный туман в моих мозгах мешает сосредоточиться. Возможно, это какая-то параллельная вселенная, где мое «я» обитает в более удачливом/крутом чуваке.

«Да черт с ней, с этой загадкой! — думаю я, подходя к дому. — Какая разница? Сейчас „я" здесь. Это моя жизнь! А это мой зассатый подъезд».

Вечерний ветерок доносит до ноздрей насыщенный запах забитого мусоропровода. Дверь с заунывно пиликающим домофоном открыта настежь. Слегка пошатываясь, я проникаю в подъезд. Смешанный запах застарелой и свежей мочи ударяет в нос. Я тороплюсь к лифту и жму на оплавленную кнопку вызова. Со скрипом двери лифта распахиваются. Куча знакомого со вчерашнего вечера говна теперь украшает собой куда большую площадь. Очевидно, она кем-то была растоптана и растаскана по всему полу. Я мстительно улыбаюсь: «Не один в дерьме топчусь!» Мне очень херово, идти пешком нет никакого желания и сил. Зажимая нос, я бочком просачиваюсь в кабину и жму на кнопку третьего этажа. При этом я приклеиваюсь пальцем к жвачке, налепленной на кнопку каким-то мудилой. Очистив палец, я тупо читаю — наверное, в тысячный уже раз — художественное оформление стенок кабины. Ранее преобладающие надписи с емким и таким близким для каждого русского понятием «хуй» заменяются на размытое и безличное «fuck you». Не уверен, что это дело рук англичан, расписывающих российские лифты из зависти к нашей замечательной жизни, но «если звезды зажигают», значит, кому-нибудь от этого кайфово и круто. На потолке красуется: «Туська, я люблю тебя!» Буква «т» в последнем слове перечеркнута.

На третьем этаже меня встречает жуткий и таинственный полумрак. Лампочка, измазанная краской (чтобы не украли), разбита. Робкий лунный свет неохотно проникает в подъезд через чудом уцелевшее окно, из надписи на котором явствует, что Наташка Т. — шалава. Ниже характеристики неизвестной Наташки Т. указан телефонный номер — вероятно, ее же. В темноте я долго вожу ключом по двери своей пьяной рукой, прежде чем попадаю в замочную скважину.

В квартире, кое-как приведя в порядок облеванные брюки, я наконец принимаю горизонтальное положение и включаю телевизор. В нечастых межрекламных промежутках я смотрю нескончаемую сериальную лажу/фильм. На экране разворачивается действо, в котором умные и порядочные милиционеры ловят матерого преступника. Преступник тупой и жалкий чувак. Своим кривым носом он очень похож на реального сержанта, того самого коренастого мента, который учит подчиненных интересоваться «благосостоянием индивидуумов». Я выключаю ящик с этим дебильным бесперспективняком и тупо засыпаю. При этом я окончательно проваливаюсь в сон. Еще один день этого тюремного срока, называемого жизнью, канул в прошлое. Завтра наступит завтрашнее прошлое, и так далее. Будущего нет! Оно выдумано напрочь! С этими мыслями я полностью вырубаюсь и все такое.

Как всегда, ровно в шесть я тупо просыпаюсь. Причем не оттого, что мне необходимо вставать. Просто живущий подо мной старик пенсионер начинает свое шумное бодрствование именно в шесть утра. Он в это время встает и включает неведомый мне музыкальный прибор, из которого весь день льются звуки песен советских композиторов, словно вечный привет из героического/застойного прошлого. Затем, шумно шаркая тапками, он проходит в ванну и, громко фыркая, принимает водные процедуры. За каким хером он все это проделывает, я не знаю. Я знаю только то, что идти ему некуда. Он давно никуда не выходит из дому. Учитывая то, что в три часа ночи супруги/соседи, живущие надо мной, устроили традиционную для этого времени суток разборку с поножовщиной и удушением, я ни фига не выспался. Попытка отгородиться от внешнего мира с помощью подушки не приносит желаемых результатов. Похмелье жестко ввергает меня в реальность. Полтора литра выпитой воды помогает, но не спасает от мучительного синдрома. Я шарю по карманам в поисках мелочи, хотя бы на проезд. К счастью (все-таки я удачливый чувак!), искомая сумма найдена. На проезд с избытком хватит (еще рубль останется), но на большее, увы, не набирается.

Ступая по окуркам и ковру из шелухи от семечек, я выхожу из квартиры. Не потому, что мне пора, а в силу того, что тягостная атмосфера моей холостяцкой берлоги наталкивает на суицидальные мысли. Загаженный лифт ждет меня на нашем этаже, гостеприимно распахнув свои адские створки. Видимо, его заело. Я игнорирую его дружелюбие и спускаюсь пешком по лестнице. «Что за твари здесь живут?! — думаю я, наступая на гнилое яблоко. — Весь дом — сплошная перманентная помойка. Тупо вываливают мусор рядом с мусоропроводом. Козлы!»

Я выхожу из подъезда и тоскливо смотрю на окна первого этажа. Здесь бойко идет торговля буторенной водкой. За двадцать пять целковых вы получаете пол-литра вонючей жидкости. Все ругают это пойло, поговаривают, что в спирт подмешивают димедрол, но все исправно его покупают и распивают на месте. Я не могу себе позволить даже этой сомнительной роскоши. Менты не оставили мне ни единого шанса, а до получки еще три серых дня.