Лoxless. Повесть о настоящей жизни

– Ходить станет некуда!

– Почему некуда? В «Матросской тишине» всегда мест полно.

– В «Три семерки» больше не пойду. Там одни голубые.

– Какая разница?

– А такая. Я вчера пришел туда с другом, так у него косметичку увели.

– Полный отстой!

– В «Sissy» (англ. — манда) я больше ни ногой — там одни малолетки.

– Там можно подцепить триппер.

– Тебе здесь его не хватает?

– Могилец собирается открывать лыжный курорт в Астрахани.

– Я слышала, что называться он будет «Жара-2».

– А кто ж туда поедет? Там снега не бывает. И гор нет.

– Какая разница? Лыжи он уже завез.

– Забудь об этом, полный отстой.

– В мавзолее, говорят, ночной стриптиз-клуб откроют «Спящий красавец».

– А Ленина куда?

– В ссылку, в Шушенское.

– Полный отстой.

– Какая разница?

– Забудь об этом.

– В «Face Control» собираются поставить писсуары в форме рта Моники Левински, и каждый саксофонист сможет туда помочиться.

– Ох, как оригинально!

– Этой шутке уже несколько лет, приятель. Пора сменить репертуар острот.

– Как и тебе твои носки.

– Забудь об этом.

– Какая разница?

– Лыжи купи — и в Астрахань.

– Прямо не знаю, где Новый год отмечать.

– Ты чё? Июль на дворе!

– А я не про этот Новый год, а про следующий.

– Какая разница?

– Забудь об этом.

– У нас сегодня понедельник?

– Какая разница?

– Не… погоди. Понедельник?

– Да. Прикинь, точно понедельник.

– Значит, через неделю опять понедельник будет?

– Будет.

– Полнейший «полный отстой»!!!

Все это произносится скучными, манерными голосами великосветских кутил. Такое ощущение, что сегодня никакой не понедельник, а последний день рабочей недели — пятница. Никто никуда не спешит, так как впереди два законных выходных. И все дружно поддерживают эту атмосферу беззаботной пятницы. Впереди вечный уик-энд. Всегда будет лето, всегда радостное ожидание скучного Нового года. И все уверены, что эта party никогда не закончится.

Деловое предложение

Я как-то незаметно зависаю наподобие компьютера и увлеченно рассматриваю салфетку на столе.

– А мы стареем, да, старикан? — Сашка кладет мне руку на плечо и выводит меня из ступора.

– Да, конечно. Это вполне закономерный и объяснимый процесс, — отвечаю я, глядя ему в глаза. — Старость — это период жизни организма, наступающий вслед за зрелостью. Старость сопровождается характерными изменениями в органах.

– Игорек, я не про это… Тебе скучно здесь?

– Серега я.

– Да какая разница? Скучно?

– Скучно. Как и везде. Не тусовка, а тосковка. Ты прости, Санек, твои друзья очень хорошие, хотя по всему видно, что мудаки полные, но я, наверное, поеду скоро. Ее вон только прихвачу, если она меня еще помнит.

Все, кроме Ольги, которая спит у столика, свернувшись калачиком, напряглись. Видно им приятно было услышать, что я назвал их «очень хорошими».

– О, таких маразматиков не забывают! — смеется Сашка, толкая Ольгу носком ботинка, и поворачивается спиной к соседям, демонстрируя сосредоточенность исключительно на нашей с ним беседе и тем самым разряжая обстановку.

Я начинаю рассказывать ему о своей скучной работе, глупых секретаршах, тупых телках, клубных тусовках, наркоте и прочих атрибутах тоски и бездуховной светскости. Сашка рассказывает о своей работе в лондонском Нью-Йорке, телках, наркоте, клубах. Потом мы вспоминаем общих знакомых с их телками, наркотой и клубами.

– Помнишь Стаса, — смеется Сашка, — который на третьем курсе пьяный, как кол, на лекцию пришел и у препода похмелиться попросил?

– Помню, — смеюсь я в ответ. — Только не Стас, а Денис, и не пьяный, а обдолбаный, и не похмелиться, а закурить.

– Какая разница? — смеется Сашка. — Встречаю его в Таиланде, прикинь. А он в шоу трансвеститов работает. Волосы черным выкрасил, линзы черные поставил. Сам худой и как будто ростом поменьше. «Во дела», — думаю. Я к нему подгребаю: «Здорово, Стас! Как ты сюда попал?» А он морду воротит, что-то по-тайски лопочет. Типа, не узнал. Ну, думаю, хер с тобой! Ладно, может, скрывается человек. А Женьку Безноздреву помнишь? С нами училась. Толстая такая.

– Погоди, Сань. С нами парень учился, Безноздрев. Тот действительно толстый был. И звали его вроде Женькой.

– Какая разница? — смеется Сашка. — Женька и есть Женька. Не поверишь! Родила она в Куршевеле. Я там в местный клуб к диджеям приезжал потусить, и вот довелось встретиться. И прикинь, говорит, что ребенок — мой. А я с ней лет десять не виделся. Подкидывает же жизнь сюрпризы! Да, старик, жизнь кипит. Бурлит жизнь, я бы сказал.

Я киваю в ответ, типа: «Жизнь действительно бурлящая субстанция».

– Твою бывшую жену встретил, Ингу, — серьезным тоном продолжает воспоминания Сашка. — В Швейцарии в частной клинике лечится.

– Брат, я никогда не был женат на Инге. Я не уверен, но по ходу я вообще никогда не был женат.

– Я тоже, — Санек, с сожалением кивает головой, — но не в этом дело. Я к тому, что досталось человеку. Да, старичок. Поломала ее жизнь. Как вы расстались… так и под откос все у нее пошло. Переживает она очень. Привет тебе передавала. Передавай, говорит, привет моему крокодилу.

– Почему крокодилу? — удивляюсь я.

– Не знаю. Может, потому что Гена? Типа крокодил Гена?

– Наверное, — смеюсь я.

Разговор зашел о здоровье.

– А у меня, старик, проблемки кое-какие имеются в этом разрезе, — по секрету сообщает мне Сашка. — Был я в Сан-Тропе, в клубешнике одном. Захотелось мне драйва. Я голову в колонку засунул, в самую гущу динамиков, и теперь вот какие-то детали стал забывать.

– Да, — посочувствовал я, — колонки — это такая коварная вещь.

– Какие колонки?

– Санек, не будем вдаваться в детали… — Я перевожу разговор на другую тему.

Жалуюсь ему на вечную тоску, мертвость окружающих, их лицемерие и пошлость. Рассказываю ему о своей перманентной депрессии в этом сером и скучном мире, где я — реликт.

– Меня, Саня, депрессняк постоянно давит. Я не жалуюсь, нет. Я привык к этому ощущению нехватки чего-то важного. Я даже испытываю особый, сродни мазохистскому, кайф. Но чувство нереальности моего пребывания здесь, среди духовно/мертвых антиподов, самому мне кажется нереальным. Порой возникает чувство, что я сплю! Я все жду, что вот-вот проснусь и… и я, типа, грузчик в каком-нибудь захудалом городишке, а вместо жаркого лета мертвенно-холодная зима. Все чем я жил эти пустые годы — пошло и некруто. Весь этот гламурный глянец — полный отстой и еще более полная жесть! Я расту, я выше всего этого, но узкие рамки псевдосветской жизни, низкие потолки общественной морали и границы завоевавшей мир тупости не дают развиваться моему «я» во всех направлениях. Я уже не тот Сергей, которого ты когда-то знал. Происходит ревальвация моего «я», но я не в силах заставить мир измениться под меня. Должен произойти ребрендинг в сознании этих живых мертвецов. То, что сейчас называется «гламур», должно называться «полной лажей». И когда большинство это осознает, тогда возможен какой-то сдвиг, и мы не будем такими… — Носком ботинка я показал на мирно спящую под столиком Ольгу. — Пойми, театр начинается с вешалки, а жизнь начинается с грязных рук акушера, который тебе привязывает бирку с номерком, словно зверенышу. Не об этом ли номере написано предупреждение в Апокалипсисе? А жизнь. МХАТ, Большой театр — это все хуйня по сравнению с этими постановками театра абсурда, именуемого жизнью. Жизнь — это не что иное, как хеппенинг. Отсутствие логики во всем. Я все больше прихожу к выводу, что смерть — это благо!

– Почему?

– Кто-нибудь, когда-нибудь видел обиженных смертью? Нет таких. А униженных и оскорбленных жизнью — не счесть!