Работа над ошибками

Почтальон обычно приходил еще до 8:20. У Дэвис-Уайтов был сын, примерно моего возраста. Он приехал в субботу, наутро после того, как я выследил ее у школы. Припарковал машину у газона. На нем был красно-белый шерстяной шарф. Он привез ребенка лет полутора, темноволосого мальчика, которого вел на шлейке. Объятия и поцелуи на пороге. Я сидел у окна в прачечной, на скамейке, и делал вид, что читаю газету. Потом съел сэндвичи, купленные в супермаркете. В 13:12 сын и муж вышли из дома, оба в красно-белых шарфах, помахали на прощанье, сели в машину и уехали. Миссис Дэвис-Уайт осталась дома с внуком. Я достал блокнот и карандаши. Стал рисовать: открывается дверь дома; выходят женщина и маленький мальчик; женщина и маленький мальчик, взявшись за руки, идут по улице; мужчина в капюшоне идет за ними. Иногда, рисуя какие-то события, я тем самым заставляю их сбываться.

Вымысел (1):

Меня наказали, оставили после уроков. Меня одного. Под присмотром миссис Дэвис-Уайт. Мне велели что-то сделать, я прошу ее помочь. Она подходит ко мне и видит, что я балуюсь со своим членом. Миссис Дэвис-Уайт улыбается, кладет свою руку поверх моей…

Вымысел (2):

Кто-то из учителей попросил меня отнести миссис Дэвис-Уайт записку. Она одна в учительской. Я в физкультурной форме. Она не в силах отвести глаз от меня, от моих волосатых рук и ног, от заметной выпуклости на шортах. Она улыбается, встает передо мной на колени и медленно-медленно снимает с меня шорты…

Вымысел (3):

Миссис Дэвис-Уайт дома, болеет. Мне велели отнести ей кое-какие книжки. Я стучу в дверь. Она открывает. У нее мокрые после душа волосы, на ней белый махровый халат. Она улыбается, развязывает пояс…

Факт:

Летний день. Окна широко распахнуты, кабинет географии залит солнечным светом. На миссис Дэвис-Уайт тонкая белая блузка с короткими рукавами и бежевая юбка из тонкой ткани, обрисовывающая контуры ног и ягодиц. Она чертит на доске таблицу, которую мы должны перерисовать к себе в тетради: разновидности облаков. Она проводит слева вертикальную черту, наносит деления – высота в тысячах метров, – делает пометку: «высота, на которой формируются облака». Справа, боковой гранью мелка, она рисует облака: волосяные пучки перистых, ватные клочки дождевых, горизонтальные прожилки слоистых. Диктует:

Облака формируются при остывании влажного и, как правило, поднимающегося вверх воздуха…

Я сидел на задней парте, в углу, один. Я не смотрел на таблицу, не перерисовывал облака, не писал под диктовку. Я смотрел на миссис Дэвис-Уайт. Я рисовал картинки: ее, голую; себя, как я ее трахаю; как она делает мне минет, ласкает мой член. Я писал слова в облачках над ее головой. Она говорила: «Трахни меня, ну же, трахни меня». Я онанировал под партой. Медленно, тихо, методично. В какой-то момент я закрыл глаза.

Когда я их открыл, надо мной стояла миссис Дэвис-Уайт. Весь класс, вывернув шеи, смотрел на меня. Стояла гробовая тишина. Я прижался грудью к парте, непослушными липкими пальцами сражаясь с «молнией» на брюках; тетрадь я захлопнул. Но поздно. Она стояла надо мной молча; и каждая секунда длилась час, а каждый час длился сутки, а она все стояла и стояла и смотрела на меня сверху. Я отвернулся к открытому окну. Небо было голубое, ясное.

Вон.

Н-н… н-н…

Сию секунду!

Она хлопнула ладонью по столу. Ручки и карандаши посыпались на пол. Я встал. Она, пропуская меня, отступила на шаг. Я прошел по проходу между партами, открыл дверь, вышел в коридор. Закрыл дверь. В коридоре было пусто, все двери закрыты. В полированном полу, мерцая, светились отраженным светом длинные трубки ламп. Слышались приглушенные голоса, объяснения учителей; где-то – очень далеко – пели дети.

В 14:44 миссис Дэвис-Уайт с внуком вышла из дома. От ворот они повернули налево и медленно двинулись по тротуару. В 14:44 я вышел из прачечной и пошел направо. Было холодно, они надели шерстяные шапки и перчатки. Я шел по другой стороне, чуть позади. На перекрестке она взяла мальчика на руки, чтобы он нажал на кнопку светофора. Я замедлил шаг. Свет сменился, и они перешли улицу. Мальчик кричал: «Бип-бип-бип» и вис у нее на руке. Она поставила его ровно. Они повернули и пошли мне навстречу. Пятьдесят ярдов. Тридцать. Двадцать. Я отчетливо видел их лица. Морщинки у ее глаз, у рта, на пухлых щеках, густо покрытых румянами. В черных волосах – седые нити. Разворачиваться или переходить на другую сторону было уже поздно. Я потуже затянул завязки капюшона и, опустив голову, продолжал идти. Мы поравнялись, потом разошлись. Немного погодя я обернулся, и вовремя: они как раз входили в парк.

В воскресенье я снова следил за ней. Она пропалывала клумбы перед входом. Муж был дома, а сын с внуком уехали вечером, после чемпионата. «Уэльс выиграл у Англии», – сказала хозяйка пансиона. И добавила: «Нынче регби уж не та игра, что во времена Дж. П. Р. Уильямса, Гарета Эдвардса и Барри Джона. А вы видели матч?» – «Нет». – «Что ж, значит, вам было чем заняться». – «Да». – «Вы что, знакомы с кем-то в Кардиффе?» – «Вроде того».

Бронзовая статуя Гарета Эдвардса стоит в самом центре города, в торговом центре. Я видел ее в понедельник, когда следил за миссис Дэвис-Уайт и ездил вместе с ней на автобусе. Проходя мимо ее сиденья, постарался не встречаться с нею глазами, но все же не удержался и посмотрел. Она уставилась на меня, словно бы испуганно. Я сначала подумал, что она меня узнала, вспомнила, что уже видела меня возле парка или что я ее бывший ученик; но нет, в ее взгляде было другое. То, что бывает из-за моих глаз, карего и зеленого. Люди их боятся. Люди боятся всего ненормального. Необычное пугает людей, говорил мистер Эндрюс, они боятся того, что не вписывается в привычные рамки. Но скажите-ка мне вот что, мистер Э., кто решает, что нормально, а что нет? Взять хоть мои глаза. Для меня они – вполне нормальные. Глаза и глаза.

Во второй половине дня миссис Дэвис-Уайт отправилась в школу. Я вернулся в пансион и стал зарисовывать автобусную поездку, поход в магазин. На всех картинках она была голая. Мне пришлось представить себе, какая у нее грудь, какой лобок. Я сделал ее моложе, стройнее. Закончив рисовать, я стал ждать, когда придет время возвращаться к ее дому. Я готовился к встрече с ней. Готовился к тому моменту, когда она выйдет наружу и будет одна: без внука, без мужа, без пассажиров автобуса, без толп покупателей. Только она и я, мужчина в капюшоне. Разноглаз.

Вас учат описывать погоду: холодный фронт, теплый фронт, изобары и изотермы, области низкого и высокого давления, образование осадков, средняя температура, коэффициент резкости погоды. А вот чему вас не учат – и чему приходится учиться самому, потому что никто еще не придумал для этого единиц измерения, – так это:

Мой адвокат вешает свою непромокаемую куртку над батареей, сушиться. Он топает ногами, растирает руки, высказывается насчет отвратительной погоды. Я говорю:

Знаете, самое лучшее в прогнозе погоды по телевизору, это когда показывают детский рисунок – женщину с желтым лицом и большим пурпурным зонтиком.

Мы усаживаемся и приступаем к обсуждению насущных проблем. В своем рассказе я должен ограничиться только тем, что имеет непосредственное отношение к преследованию миссис Дэвис-Уайт. На обсуждение случайных, несущественных обстоятельств времени потрачено более чем достаточно. Моих законных представителей интересует главным образом конец истории, denouement. [6]Мотив и метод обсуждались более чем подробно (и все равно, с моей точки зрения, не были оценены по достоинству). А теперь им нужно, чтобы я рассказал непосредственно о нападении.