Работа над ошибками

Я попросил ее принести телефонный справочник. Она немыслимо много говорила, потом наконец ушла. Я запер дверь. Полтретьего. Уроки закончатся не раньше чем через час. Я сел на кровать и развернул карту, которую купил на вокзале. Нашел в справочнике «Дэвис-Уайт» – несколько страниц Дэвисов и только один Дэвис-Уайт – переписал адрес. Нашел адрес школы. Его тоже переписал. Потом разделся и отправился в ванную; почистил зубы, принял душ. Я думал о миссис Дэвис-Уайт и мылил член, пока не кончил.

В настенной таблице в моей комнате у нее первой из всех семерых появилась фотография. Я ее вырезал из фотокопии заметки в газете пятилетней давности. Миссис Дэвис-Уайт выглядела гораздо старше, чем я ее помнил, но все-таки было сразу понятно, что это она. Волосы черные, как у Дженис. Только кудрявые и длиннее. Я воткнул в карту зеленую кнопку – туда, где Кардифф. Вырезая миссис Дэвис-Уайт, я был очень осторожен: старался не испортить ей форму головы. На фотографии рядом с ней стояла школьница, вручала миссис Дэвис-Уайт букет. На заднем плане, полукругом, дюжины две детей – смеются, корчат рожи. Сверху заголовок: «Учитель географии: по азимуту к карьере». Подпись:

На заметке стоял красный штамп – дата. Заметка хранилась в маленьком коричневом конверте, на котором было напечатано: «Дэвис-Уайт, Элизабет (преподаватель)». В конверте обнаружилась еще одна газетная вырезка. Не фотография, просто статья, датированная 3 октября 1987 года, рассказывающая про «Географон», благотворительную викторину в пользу голодаюших Африки, которую провела в школе миссис Дэвис-Уайт. Конверт лежал в ящике с наклейкой «Дейс – Дугган», в одном из высоких металлических шкафов, выстроившихся рядами в архивном отделе местной газеты. Все оказалось очень просто. Заходишь в приемную, задаешь вопрос. Получаешь от секретарши пропуск, вешаешь его на себя, расписываешься (вымышленной фамилией). Секретарша звонит по внутреннему телефону, и библиотекарь ведет тебя в архив, по дороге объясняя, как организовано хранение. В архиве есть письменный стол, бумага – или можно сделать фотокопию. Я сделал три: одну для своих записей, одну для настенной таблицы и еще одну, чтобы взять с собой в Кардифф.

Через день после моего похода в редакцию ко мне заглянула тетя. Перед тем как спуститься вниз и открыть ей дверь, я запер свою комнату на замок. Тетя принесла шоколадные бисквиты, заварила чай. Мы сидели в гостиной и разговаривали. Ничего, это было кстати; разговорная практика, часть моей подготовки. Я был вежлив, даже сердечен. Через какое-то время я сказал:

Я уезжаю.

Уезжаешь? Куда?

Всего на пару дней.

Один?

Да. В отпуск.

Куда?

…В Брайтон. В пансион. К морю.

Она принялась задавать вопросы, я выдумывал какие-то ответы. Тетя заулыбалась, похлопала меня по колену. Она очень рада, что я возвращаюсь к нормальной жизни. Я спросил, что она имеет в виду. Она растерялась и промямлила что-то насчет того, что уход Марион всем нам нелегко дался. Я сказал: да, нелегко. Она все пила чай. Если я оставлю ключи, она может присмотреть за домом, пока меня не будет; вытирать пыль, пылесосить, проветривать комнаты… Я поблагодарил. Сказал: «нет». Сказал:

Спасибо, тетя, это лишнее.

От пансиона до школы было тринадцать минут ходьбы. Дождь прекратился, но капюшон я снимать не стал. Я стоял под деревом у главных ворот и наблюдал за выходящими детьми. Они были одеты в красные джемперы, они кричали и вопили. Они лезли в машины, в автобусы, они толкались и пихались, уезжали на велосипедах, уходили по одному, по двое, по трое. Некоторые, заметив меня, что-то шептали друг другу, прикрываясь ладошками. Какая-то девчонка крикнула:

Эй, вынь-ка на минутку! Покажи пипиську!

Ее подружки зашлись от хохота. Это было больше похоже на истерику, они обнимали друг друга за спины. Я вытащил руки из карманов. Я смотрел им вслед, я не сводил с них глаз. Они, чуть оборачиваясь, поглядывали на меня через плечо, но уже не смеялись и убыстрили шаг. Вскоре начали разъезжаться и учителя. Я вглядывался в лобовые стекла машин, но они так блестели, что в салонах трудно было различить лица, – в стеклах отражались деревья, облака, фрагменты фонарей. Я перешел на другую сторону и стал наблюдать за учителями, шедшими от парадного входа к автостоянке. Я был довольно близко, слышал, как они прощаются, желают друг другу приятных выходных, говорят, «увидимся в понедельник» и «надеюсь, игра будет удачной».

Без семнадцати пять. Сыро, холодно. Ученики разошлись, машин осталось три. Цвет неба изменился, стал глубже: не бледно-серый, а сизый. Ожило, засверкало уличное освещение. Из окна первого этажа на мокрый асфальт стоянки проливался жидкий желтый свет. Пять часов. Полшестого. Без восьми шесть. Открылась и громко захлопнулась дверь, не парадная, другая, которую мне не было видно, в задней части здания. Послышались шаги: острый стук женских каблучков; в круге света под фонарем возникла чья-то фигура. Желто-белые полосы на крыше автомобиля, фигура за ним; звяканье ключей. Белое облачко дыхания. Взмах локонами. Стало видно лицо. Ее лицо. Это – она. Села в машину, захлопнула дверцу. Бросила на заднее сиденье сумочку, какие-то книжки, сняла с руля костыль, пристегнула ремень. Завелся двигатель, выкашливая клубы серого дыма из выхлопной трубы. Зажглись габаритки. Задний ход. Машина по дуге отъехала от здания, остановилась, проехала вперед, сквозь ворота, снова остановилась у бордюра. Миссис Дэвис-Уайт склонилась к рулю, поглядела налево, потом направо, налево, направо. Я стоял в темноте у стойки ворот, так близко, что, если б захотел, мог бы дотронуться до машины, до блестящей дверной ручки. Она меня не заметила. Прошуршали шины по мокрому асфальту, расплылись, удаляясь, красные габаритные огни. Уехала.

Я перечитал эти слова при свете карманного фонарика в тот самый день, когда сидел один на чердаке после сожжения. У меня на коленях и повсюду вокруг лежали открытые тетрадки – луковая шелуха школьных лет. Вместе со мной на чердаке была миссис Дэвис-Уайт – в виде слов, которые она написала зелеными чернилами. Еще с нами были мистер Патрик, мисс Макмагон, мистер Тэйа, мистер Хатчинсон, мистер Эндрюс и мистер Бойл. Все они собрались на чердаке дома, где когда-то проживало четыре человека, а теперь остался один – я, Грегори Линн. Мальчик, который вырос и стал большим мужчиной с разными глазами. В процессе инвентаризации, присваивая тетрадкам с отзывами номера и координатные ссылки и занося в перечень домашнего имущества, я заодно их все прочитал. И не раз перечитывал последние двенадцать месяцев, вплоть до их конфискации. Я помню каждую запись наизусть.

Не одиндеепричастный оборот, а два.Что сказала бы мисс Макмагон? И что сказала бы теперь миссис Дэвис-Уайт о моей внимательности при работе над ошибками?

У Дэвис-Уайтов был кот, до сих пор, насколько я знаю, есть. Рыжий такой котяра. Он гулял в кустах перед домом, ходил по клумбам, нежился под весенним солнышком на подоконниках нижнего этажа, сидел на невысокой кирпичной ограде и выгибал спину, если его гладили прохожие. Когда миссис Дэвис-Уайт выходила на порог и звала его, звеня ложкой в пустой консервной банке, кот бросал все свои дела, мчался к ней и между ее ног влетал в дом. Все эти подробности я досконально изучил. Каждый день, с рассвета до заката, я стоял на автобусной остановке или в телефонной будке, сидел на скамейке в парке или в прачечной либо медленно шел по одной стороне улицы, а возвращался по другой; я выбирал такие места, откуда мог следить за ней, оставаясь незамеченным. Откуда мог видеть красный кирпичный домик, одной стеной примыкающий к соседнему, его освинцованные оконные рамы, аккуратные занавесочки. Иногда в окне мелькала она сама или ее муж. Лысый, старше ее. В киоск за газетами он выходил в домашних тапочках. Дэвис-Уайты читали «Гардиан» и «Эхо Южного Уэльса», а по воскресеньям – «Обзервер». Каждый день им приносили две пинты молока пониженной жирности и пачку апельсинового сока.