Дневник нарколога

— Люди делятся на дураков и умных, но дураки делятся быстрее, — злобно ляпнул Куприянов, но сразу же заткнулся. Устраивать гладиаторские бои с местной шпаной, пожалуй, не стоило.

Никто не обратил внимания на Ленину тираду, все тянулись к пивняку, как подсолнухи к солнцу. Перед стойкой Куприянов в сотый раз объяснил одноклассникам, что он в завязке, потом помог дотащить до столика шесть бутылок пива.

— А вам не много?

— Нормально, — загоготал Сапрыка, — времени до фига. Следующая электричка будет в пять утра.

— Заколебал уже, — скривился Леня, — у тебя что, заело?

— Расслабься, Куприяша, — ухмыльнулся Ероха, — ты теперь с нами в одной подводной лодке. Нравится, не нравится, а деваться тебе некуда.

С соседнего столика раздался тревожный стук. Какой-то пьянчуга долбил мобильным телефоном по столику, как будто забивал туда гвозди.

— Я не брал кредит! Вы верите мне?! — со слезой в голосе заблажил потасканный, одутловатый брюнет. — Я считал вас друзьями, а вы — козлы!

— Мы верим тебе, — две пьяные хари попытались успокоить горлопана, — верим.

— Я верну долг, а потом порву вас на английский флаг! — прорыдал брюнет и снова принялся лупить телефоном по столику. — Гадом буду, порву!

Телефон, не выдержав эксплуатации в режиме отбойного молотка, раскололся на несколько частей. Брюнет с удивлением уставился на пластмассовые осколки.

— Вот ложкомойники! Бракованный телефон подсунули! Поеду, подожгу их на хрен!

Он вскочил, уронил стул и, грозно матерясь, устремился к машине. Разбитая вдрызг «восьмерка» взвизгнула за окном, как кошка, которой отдавили лапу, и рванулась восстанавливать справедливость. Куприянов огляделся — обычная привокзальная тошниловка, где ночью собираются только свои. Сапрыка сосал пиво как насос и с жаром рассказывал, как он отважно грубит начальству, а Ероха уставился в пространство отсутствующим взглядом. Это-то и не понравилось местной гопоте.

— Ты почему на меня так смотришь? — начал быковать здоровый пузатый парень в тельняшке с обрезанными рукавами.

— Он не на тебя смотрит, — попытался образумить его Куприянов, — а он глядит в пространство.

— Нет, — покачал головой пузатый, — он на меня вылупился. Наверное, в дыню хочет.

Сапрыка сразу протрезвел и заканючил:

— Да ладно, командир, все нормально. Мы же местные, ты чего, офигел?

— Я гей? — остолбенел пузатый. — Посмотрите на него, он еще и обзывается.

Завсегдатаи пивного зала с осуждением посмотрели на распоясавшихся чужаков, некоторые посетители начали даже поднимать стулья и заносить над головой. «Блин. Щас как заедут стулом по башке. — Спину Куприянова прибило изморозью, и мысли замельтешили как дрозофилы. — Это только в фильмах про ковбоев головы крепче стульев. А в жизни, вероятно, все наоборот». Из ряда возмущенных выделился юркий жиганчик, дерганный и приблатненный, весь такой на шарнирах.

— Вы слышали? — призвал всех в свидетели чувачок на шарнирах. — Он его пидором обозвал.

— Да не обзывал я, — заскулил дрожащим голосом Сапрыка, — просто мы товарища провожали и немного припоздали.

— Я падла? — выкатил глаза пацанчик на шарнирах. — И это говорится на нашем районе?

Толпа угрожающе двинулась на трех залетных отморозков. Еще секунда, и они навсегда прикусят свои длинные языки. Куприянов и Сапрыкин отступили к стене, Ерохин продолжал безмятежно сидеть и пялиться в никуда.

— Васька, все матери расскажу, — из-за стойки вышла пожилая уборщица и преградила дорогу жигану.

Василий сразу сбавил прыть, остальные тоже замешкались.

— Сколько можно шаболдыжничать? — наехала уборщица на притихшего задиру. — Сколько можно хархурами трясти, когда же ты, супостат, на работу устроишься?

— Теть Насть, клянусь, обязательно устроюсь, — торжественно пообещал Васек, — ты же знаешь, я после армии. Еще не нагулялся.

— Ты пять лет после армии, долдон, — напомнила ему тетя Настя, — совесть нужно иметь.

Леха с Леней, подхватив безучастного Серегу, дунули на выход. Последнее, что они услышали, было:

— Теть Насть, ты только матери ничего не говори. Ладно?

Отойдя двести метров от опасного заведения, Сапрыка раздухарился, стал размахивать подарочной кружкой и орать:

— Главное, кружка так хорошо в руку ложится! Надо было ломануть ему промеж ушей! Кровищи бы с него натекло, что со свиньи!

— Чего же тогда не ломанул? — ехидно поинтересовался Куприянов, а про себя подумал: «Дурак я, дурак, спал бы сейчас под бочком у жены. Я-то что здесь делаю?»

— Пойду за сигаретами схожу. А вы пока на платформу шуруйте, там скамеек много. — Сапрыкина смыли летние сумерки.

Леня практически потащил на себе осоловевшего Серегу, потом на секунду оставил его без внимания. Ероху качнуло вбок и назад. Он попытался выровняться в окружающем пространстве, встряхнул головой, всплеснул руками, его качнуло вперед. Серега сделал роковой шаг к краю платформы и полетел вниз на железнодорожные пути. Все это произошло за доли секунды, но Куприянову показалось, что кто-то включил кнопку замедленного просмотра. Ероха очень медленно стал крениться вниз, ноги его оставались на платформе, а тело уже находилось в свободном падении. Когда туловище оказалось параллельно платформе, ноги оторвались от последней опоры, и Ероха плашмя рухнул на рельсы. Леня в ужасе зажмурил глаза. Он, конечно, знал, что рано или поздно придется разлепить веки и посмотреть на то, что осталось от друга. Но на это требовалось мужество, а его у Лени не было. Увидеть окровавленную куклу с размозженной головой, нелепую кучу тряпья, которая пять секунд назад была его неугомонным товарищем, нет, на подобное не хватало сил. Снизу раздалось какое-то шевеление. Куприянов, содрогаясь, приоткрыл веки. Ерохин, живой и здоровый, глядел на него снизу вверх.

— Чего вылупился? Руку лучше подай.

— Ты живой? — обомлел Леня.

— Чего? — не понял Ероха.

— Ты же с двухметровой платформы свалился, — напомнил себе и другу Куприянов, — ты не мог остаться в живых. Ты помнишь, как упал?

— Я долго еще на путях буду стоять? — еле ворочая языком, возмутился Ероха. — Руку давай.

Леня помог Сереге залезть на платформу и принялся судорожно его ощупывать, ожидая найти множественные переломы и рваные раны. «Это мне расплата за прежние пьяные грехи», — думал он.

— Чего ты щекотишься? Отстань. Ленка меня теперь за майку убьет, — озабоченно бормотал Ероха, оттирая мазут с футболки слюнями.

— Ничего не болит? Точно? Может, ты в шоковом состоянии? Может, у тебя все ребра сломаны? — Леня не мог поверить своим глазам — на Сереге не было ни царапины. Если бы не испачканная майка, могло показаться, что нырок на рельсы космонавта Ерохина просто приснился.

— Это потому что он пьяный, — захохотал Сапрыка, вернувшийся с сигаретами, — трезвый бы насмерть разбился. Детям и выпившим Бог помогает.

— Рассказывай, — не поверил Леня, — разве бы он трезвый с платформы чебурахнулся? Все ваше пьянство проклятое.

— Сам-то давно трезвенником стал? — Сапрыка опять схватился за многострадальную кружку. — Главное, так хорошо в руку ложится. Так бы и дал ему промеж ушей. Почему вы мне кружку вовремя не дали?

Мимо проскользнул поздний прохожий. Он с опаской покосился на трех приятелей и прибавил шагу.

— Главное, так хорошо в руку ложится, — завел свою нескончаемую песню Сапрыкин.

Он показал, как заехал бы кружкой в лобешник борзому Василию. Посудина выскользнула из его непослушных пальцев, со свистом пролетела над самым ухом у прохожего и, ударившись о стену, осыпала стеклянным градом ни в чем не повинного мужика. Дядечка взвизгнул не хуже поросенка и дал деру в кусты.

— Это был мой подарок, — безучастным голосом прокомментировал Ерохин.

— Ничего, — утешил Сапрыкин, — на следующий день рождения я тебе эмалированную кружку куплю. Ее уж не раскокаешь.

— Ну, ребята. Я с вами тут как в русскую рулетку играю, — застонал Куприянов, — как будто стою перед турникетом на плаху. Если турникет сработает, то мы дойдем до дома без последствий. А если не сработает, нас посадят в тюрьму или отвезут в местную больницу, не говоря уже про морг. И от меня уже ничего не зависит. Даже бросить вас не могу — не по-человечески.