Отпусти народ мой...

— Так что все. Уже готово. Завтра приду. Побелю другую комнату.

— Спасибо огромное! Мойте руки и садитесь обедать.

— Не.

— Как это «не»? Садитесь за стол сейчас же!

— Не.

И солдат, засмущавшись, исчез. Нина с Олей переглянулись.

— Вот это здорово! Убежал и даже не поел. И в столовую опоздал. Неудобно как-то вышло, — растерялась Оля.

— Мам, а я поняла, почему он белить пришел. Ты, наверное, единственная офицерская жена, которая отказалась от дармовой рабсилы!

Оля пожала плечами:

— Не знаю. Странный какой-то парень. Думаю, он больше не придет.

Но Федор стал приходить ежедневно. По большей части старался не показываться на глаза. Но Оля постоянно находила следы его визитов: то наколотые и аккуратно сложенные в поленницу дрова, то пара ведер воды, то мешок с арбузами, то ворох кукурузных початков. Понемногу привыкли к невидимой опеке. Обнаружив очередное доказательство заботы Федора, Оля не забывала сказать об этом мужу, а однажды спросила:

— Дим, а как это у тебя солдат умудряется найти свободное время, чтобы мне помогать?

Он недовольно поморщился, но объяснение все же нашел:

— Так он у нас птица вольная.

— Как это?

— Заведует хозяйством. У него в подчинении две лошади, три свиньи и черт его знает, сколько собак. И пусть Нинка не вздумает ходить на конюшню! Там такие свирепые овчарки, что никто подойти не может! Вот Федор и делает что хочет! — в голосе Дмитрия прозвучало плохо скрываемое раздражение. Собак он боялся со страшной силой.

— Пап, а зачем в части лошади и собаки?

— Лошадь — это не роскошь, а средство передвижения. У меня техники не хватает за всякой ерундой гонять. А собаки охраняют по ночам рубежи нашей родины.

— От шпионов? — догадалась Нина.

— От страшных и ужасных шпионов и врагов! Тут даже отец-командир подойти близко к конюшне не может. Федор у нас — кошка, которая гуляет сама по себе. Но я на него управу найду!

— Не надо управу! — заволновалась Нина.

— Да не трогай ты его, — поддержала дочь Оля. — По-моему, он очень добрый и порядочный парень. И мне кажется, он к нам привязался.

Федора действительно тянуло в командирский домик. Он-то за свои девятнадцать лет всякого народу навидался. Его сладкими речами да всякими ужимочками не обманешь. А этот новый командир — мужик что надо. Порядок в части быстро навел. Перво-наперво кое-кого прищучил — теперь в солдатской столовой хоть еда на человеческую стала похожа, а то раньше у Федора свиньи лучше кормлены были. Потом дисциплина при нем железная, конечно, стала. Но попусту к солдатам не придирается и не ругается по-черному. Да вот хоть его, Федора, взять — другой командир давно бы на «губу» отправил за некоторые фокусы. А товарищ капитан терпит. Понимает, что никто с живностью лучше не справится. Он всегда знает, что душеньке лошадиной нужно. Да и как ему лошадей не понимать? Цыганская наука навсегда в печенки въелась. А Ольга Борисовна вообще не от мира сего. Сразу видно — образованная. К нему, Федору, со всем уважением. Будто он ей ровня. И Ниночка хоть и маленькая, но понятно — радуется, когда он приходит.

В своей пока еще короткой, но бурной жизни он впервые столкнулся с людьми, с которыми хотелось искренне говорить, делать что-нибудь хорошее. Годовалого Федора подобрали на Ярославском вокзале в Москве, и с тех пор начались его скитания по детским домам и приемникам-распределителям. То ли характер у него был буйный и неуживчивый, то ли не везло ему с воспитателями, но нигде мальчик не задерживался. Лет с шести он помнит себя в постоянных бегах. Было дело, его даже усыновили добрые люди и дали свою фамилию. С тех пор он стал Громовым (до того был Степановым, по метрике, которая была пришпилена английской булавкой к рубашонке, когда он лежал на жесткой вокзальной скамье — голодный, зареванный, с высокой температурой).

Но и в семье Громовых выдержал недолго — не терпел он никакой власти над собой. Очередной побег привел его в цыганский табор, с которым подросток пару лет кочевал, поддавшись очарованию бродяжьей вольницы. Там-то и научился ухаживать за лошадьми. Потом его снова задержали и отправили в детдом. Лет с пятнадцати кем только не работал: и грузчиком, и учеником слесаря, и подсобным рабочим, и рыбаком. Наконец его призвали в армию. И вот он теперь — в степях Украины. Хотел было и отсюда сбежать, но самая большая привязанность у Федора к лошадям и собакам, и бросить своих питомцев он ну никак не может. Теперь вот в его жизни появились Ниночка и Ольга Борисовна. И командир.

Снег укрыл бескрайние поля. Небо нависло низко-низко, слившись с землей у горизонта. И в центре снежной пустыни — четыре домика и казарма. Солдаты и офицеры круглосуточно заняты важным делом: охраняют мирный покой. Повар солдатской кухни тоже занят — готовит обед для защитников мирного покоя. Жены офицерские заняты — хлопот по дому полон рот, только успевай поворачиваться. Все заняты. Поэтому думать о смысле жизни и прочих философских бреднях некогда.

Оля ничем не занята. Она встала рано, чтобы Нину в школу отправить. Печку растопить, чтобы дом не превратился в ледяную избушку. А больше делать нечего. Нина из школы вернется, Димка к обеду придет — она успеет картошку сварить и открыть банку тушенки. Постели убрать, что ли? Оля зябко поежилась. Какой смысл в этих однообразных ежедневных действиях? Вечером опять расстилать… Холодно, холодно, холодно…

Оля сидела в кухне у чадящей печки, куталась в старый мамин вязаный платок и курила. Одну, вторую, третью… Жизнь замерла и остановилась. Раньше она (если не считать эвакуацию, но в войну всем досталось) жила в больших городах — Киеве, Владивостоке, Калинине. Раньше рядом были друзья, знакомые; веселье, смех, дурачество, походы в кино и театры. Раньше работала: худо-бедно, пусть не по специальности, но среди людей, была нужна кому-то, ее уважали, с ней считались. А теперь — кому в этой глуши нужно ее университетское образование? Как-то Амалия Акопян, жена старшего лейтенанта, спросила, кто она по специальности. «Геофизик? — удивленно переспросила она. — Физик — знаю, а гео — это что?» Оля, кажется, уже и сама не знает, что это такое.

Сидя на низкой скамеечке, почувствовала, как затекли ноги в старых валенках. Встать подмести, что ли? Взгляд скользил по дощатому некрашеному полу. В щелях между досками залегли, как солдаты в окопе, скорлупки семечек. Вчера плохо вымели. Вчера, как почти каждый вечер, приходили гости: Роза Пономарева, Амалия Акопян и Дина Ломадзе. Роза, натура бескомпромиссная, шумная и веселая, не признавала дилетантского сплевывания кожуры семечек в деликатно сложенную ладошку. Нет, она сразу, на первых же совместных посиделках, заявила свое кредо: плевать широко, с размахом, прямо на пол, чтобы ничто не отвлекало от хорошего душевного разговора. Потом, перед уходом, взять да и вымести все махом!

Вот, кстати, Роза молодец. Тоже, между прочим, имеет высшее образование, и служила она замужем не где-нибудь, а в самой ГДР. До сих пор вспоминает: «А вот у нас в Германии…» Так что цивилизации, шмоток всяких да посуды-ковров и навидалась, и привезла немало. Но духом в этой глуши не падает, оптимизма не теряет и постоянно хохочет, сверкая золотыми зубами.

А вот Оля теряет. Ощущение беспричинной радости, рвущегося из груди тугим мячиком счастья, казалось, было в другой жизни. Сейчас больше всего хочется сидеть не двигаясь, ни с кем не разговаривая, ничего не читая. Хочется, чтобы все отстали. Оставили ее в покое. Сама себе не хочет признаться в истинной причине. Дело в том, что Димку видеть не хочется. Что-то разладилось в их отношениях. Он стал раздражаться по всяким пустякам: то обед Оле было лень приготовить, то в доме не убрано. Да разве это главное? Главное — то, что исчезла, растворилась, куда-то ушла их тяга друг к другу.

Почему так случилось? Трудно сказать. Наверное, вечная любовь бывает только в романах. Холодно, холодно, холодно…