Мать ветров (СИ)

— Непременно, господин капитан, не беспокойтесь, — врач прервал речь раненого. Коротко сжал белую руку, лежавшую на простыне того же цвета: — Я заварю для него трав, найду несколько слов... Не впервой. Через час лорд Эдвард будет готов увидеть Вас и принять Вашу участь.

За Джоном закрылась дверь, а Милош вновь поднес к лицу Фрэнсиса влажную тряпицу, но тот оттолкнул его руку и склонился над спешно подставленным тазом. Чистенький, до блеска вылизанный номер пропах рвотой, содержимым кишок и кровью. В третий раз Милош обрабатывал огнестрельное ранение живота. Это, пожалуй, оказалось похуже предыдущих.

— Итак, Милош... Сначала землю.

Лекарь вложил в ледяные пальцы капитана мешочек с землей с могилы Гая. Неожиданно искренняя грустная улыбка на миг разогнала потусторонние тени под прозрачными глазами:

— Жаль. Неплохой был матрос. Мы потеряли в экспедиции двоих, через несколько часов уйду я, а в пути... Милош, ты ведь понимаешь, что на одном своем упрямстве О’Рейли не дотянет до наших берегов?

— Скорее всего, его добьет либо пекло в штиль, либо какой-нибудь шторм.

— Вероятно. Ты медик, тебе виднее. Но, я надеюсь, на «Гринстар» останется еще один лекарь. Молодой, но надежный, — Фрэнсис замолк и прикрыл глаза, сражаясь с болью и слабостью. Изящные аристократические черты лица заострились и сделались совсем тонкими. Милош привычным жестом промокнул пересыхающие губы капитана. Наконец, тот взглянул на него и продолжил: — А теперь слушай меня внимательно. Лорда Эдварда команда недолюбливает. Увы, простолюдины не могут по достоинству оценить... Но это факт. Мой друг для них — не авторитет... Рой — он профессионал. Я уверен, что он доведет судно до Лимерии, даже если ему придется костьми лечь. Но... ему не хватает силы духа. Я сам вижу и я помню его рассказ о высадке на Драконьи земли. О том, что без тебя он бы... не сумел. А ребята тебе доверяют. Милош, — раненый неожиданно крепко при его-то состоянии стиснул широкую ладонь лекаря. — Я хочу умереть, зная, что ты поможешь Рою справиться в тяжелой ситуации. Не допустишь драк и убийств среди матросов, как не допустил издевательства над коровами. Я хочу знать, что «Гринстар» вернется на родину, наши матросы обнимут своих близких, а наши ученые получат собранные материалы. Поклянись, что ты сделаешь все возможное и невозможное, чтобы наша леди каравелла вернулась домой.

— Клянусь, господин капитан, — чуть помолчав, произнес Милош и ответил мягким рукопожатием. Старательно изобразил недоумение пополам с печалью: — Но... как же так? Неужто эта дуэль такая важная была, что Вы решились «Гринстар» без капитана оставить? Как так... Не понимаю, Вы простите мою дерзость.

— Дуэль, дорогой мальчик, это вопрос чести. А честь — и благословение, и проклятие дворянства. Не так просто выбрать между честью в поединке и честью главы экспедиции. Впрочем... Нет, ты действительно не понимаешь и не поймешь. И слава Великому Оку! Поверь, нести бремя чести на своих плечах — не самый легкий труд. Довольствуйся тем, что тебе дано. А дано тебе для человека низкого происхождения очень много. Прими это как последнее напутствие умирающего. Теперь же... позови моего друга.

Милош, как и полагается подчиненному, поцеловал гордо протянутую руку, дрожащую от слабости, поклонился и направился к двери. На пороге замер, обернулся... Если бы не мертвенный синеватый оттенок кожи, ему бы показалось, что это красивое даже в последние часы жизни лицо создано из перламутра или белоснежных восковых лепестков орхидеи. Пожалуй... пожалуй эти унизительные для любого фёна, любого герильеро слова были действительно самым лучшим и самым сердечным, что мог вымолвить Фрэнсис. Пожалуй, он действительно будет скучать по капитану.

Ленивое ночное море черной кошечкой ластилось к берегу, лизало нагретый за день песок, игриво подкрадывалось к босым ступням и отбегало обратно. Другая кошечка, короткохвостая и полосатая, внимательно следила за волнами, выставив вперед уши, и то и дело трогала лапкой воду.

Огромный, усеянный звездами купол, шепот моря, шелест пальмовых листьев за спиной, смуглая кожа Кончиты драгоценно мерцает в отсветах костра. Кто знает, сколько веков назад мужчина впервые был очарован этой безыскусной красотой? Сколько веков, может быть, тысячелетий пройдет, и другие мужчины, молодые и зрелые, поэтические и сдержанные, говорящие на разных языках, все так же будут терять рассудок, околдованные морем, пламенем и любимыми чертами.

Сколько дней ему отпущено... месяц.

— Мы обманывали себя? — тихо спросила Кончита.

— Нет... Думаю, нет. Мы ведь не знали, что станет с сопротивлением в Бланкатьерре, насколько будет необходимо доставить все, что я нашел здесь, фёнам и ребятам на Шинни, — Милош поймал на ветку крохотный огонек, засмотрелся на него, заслушался — Кончита взяла в руки гитару, и нежные звуки вплелись в шум прибоя. — И потом... Paloma, мы могли погибнуть в Эцтли, во время эпидемии в Альчикчик, нас могли застрелить... раз надцать, наверное. Стоило ли мучить себя мыслями о другой разлуке?

— Не стоило. А все-таки я... Я верила в чудо, знаешь? Что случится невозможное, удивительное, и мы сможем быть вместе. Чуда не произошло, но я почему-то не ругаю ни Бога, ни святого Камило...

Поругаться с Богом. Милош улыбнулся, глотая непрошеные слезы. Как это похоже на его голубку! Поругаться с Богом, поспорить со святым.

— Чудо произошло, — он махнул потухшей веткой в сторону скрытого чернотой горизонта. — Я приплыл оттуда. Сначала перевалил через две горных гряды, которые отделяют мой лагерь от побережья Иггдриса, пережил шторм, на пару с Роем убил дракона и приплыл сюда, чтобы встретиться с тобой. Разве это не чудо?

— Правда. Это лучше любой корнильонской легенды. Спеть тебе?

— Спой о себе, paloma negra.

Ya me canso de llorar y no amanece

Ya no sé si maldecirte o por ti rezar…*

Проклинать или молиться. Молиться он не умел, но сейчас его переполняла бесконечная благодарность — этой ночи, этим звездам. Отцу — от него он унаследовал мечту о море. Маме и братьям — не удержали его, хотя имели полное право. Капитану, испустившему последний вздох на закате, — за то, что довел «Гринстар» до берега белой земли. Сеньору Ортеге, прекрасной Иолотли, богу, в которого не верил. А на палубе каравеллы, когда Бланкатьерра растворится в синеве или тумане, начнет их проклинать.

И дело было даже не в том, что он поклялся умирающему. Начхал бы он на любые клятвы, ведь ему, человеку низкого происхождения, чужды представления о чести. Но... Огнестрельное оружие. Кто все-таки доставит его в Грюнланд? Шеннон расстарался бы. А если Шеннон почему-либо погибнет в море? Да и вдвоем везти контрабанду проще. Сердце-цвет, горный маис, множество лекарственных и съедобных растений, которые ой как пригодятся фёнам. Все его знания, полученные в лагерях герильерос. Открытия Кончиты, кто лучше него передаст ее педагогический опыт учителям Фёна и «Детей ветра»? Ответственность за матросов «Гринстар» он тоже чувствовал, но она оказалась лишь последним крошечным кирпичиком в стене, что вскоре навсегда отделит его от любимой, от мечты о семье, о детях.

Для Кончиты таким кирпичиком стала Иолотли. И не нужно было даже специальных медицинских познаний Милоша, чтобы понять: изможденная тяжелой работой на плантации, душевно измученная женщина просто не переживет путешествие на другой край земли вместе с дочерью. Но кроме Иолотли существовало поднявшее голову сопротивление рохос. А Кончита играла в нем далеко не последнюю роль. Его черная голубка, теплая, трепетная, ласковая, за прошедшие годы стала незаменимым бойцом. И здесь... здесь была ее родина.

Patria o muerte**. Так говорили в последние месяцы в лагерях герильерос, на собраниях Hermanos. Кончита остается на родине. Он — уплывает.

Уж на что Милош привык к железной дисциплине фёнов, а и то — удивился. Тайная пещера Hermanos, битком набитая самими членами ордена и рабочими с фабрики, казалась наполненной не живыми людьми, а призраками с ближайшего заброшенного кладбища рохос. Обсуждали план грядущей забастовки, в которой он сам уже не успеет поучаствовать, и не просто обсуждали, а спорили и все никак не могли сойтись. Говорили по очереди, степенно и скупо, некоторые выступавшие подолгу молчали, подбирая слова, а остальные невозмутимо ждали. Курили, потягивали кофе, и на непроницаемых смуглых лицах не видно было ни тени волнения. Лишь Кончита изредка горячилась или смеялась, а он жадно ловил ее звонкий голос, любовался ее открытой улыбкой, сосредоточенным взглядом ее темных умных глаз. Черные косы расплела вопреки всем традициям своего народа — для него. То и дело нежно гладила серебряное кольцо с темным янтарем. Это кольцо он купил в ювелирной лавке позавчера, когда искал прощальный подарок для своей голубки. Теплый цвет янтаря был точь-в-точь как единственный глаз папы, а значит, как его единственный глаз. Он же обводил пальцами угловатый орнамент рохос, что украшал серебряный браслет на его запястье — дар Кончиты.