Аргентинское танго

ла у него на коленях. Мальчишки плескались, верещали в фонтане, ныряли на монетками. Они с Кимом глядели друг другу в глаза.

— Уйди, — сказала она беззвучно. — Если все так, то уйди.

— Все хуже, чем ты думаешь. — Он положил руку ей на голое, выбившееся из-под траурного крепа плечо. Погладил ее по шее, как оглаживают взбесившееся или раненое животное. — Все гораздо хуже, Мария. Я должен тебе это сказать, Мария. Я убил твоего отца. Беер мне его заказал.

Она не помнила, как падала головой вниз в воронку, в черный, глубокий омут. Ее засасывало, втягивало, оттуда не было возврата, и она молила Бога: пожалуйста, не вынимай меня оттуда, мне там хорошо, не вырывай меня и не бросай снова туда, где кромешный ужас. Когда она очнулась, она поняла, что лежит на руках у Кима. Он стоял с ней на руках около здания одного из лучших отелей Мадрида.

— Очнулась? — спросил он. — Держаться на ногах можешь? Иди.

Он опустил ее на землю. Она пошатнулась и уцепилась за его плечо.

— Куда?

— В двести сорок восьмой номер, ты же сказала.

Она выкрикнула ему в лицо:

— Я не пойду! Лучше умереть! Убей меня, как убил отца!

— Тише, не кричи. Швейцар вытолкает тебя взашей. Это работа, Мария. Люди на земле по-разному работают. Мы же не виноваты, что у нас с тобой такая работа, а не другая. Иди.

Она сделала два шага по направлению к гостиничным, ярко освещенным стеклянным дверям. Остановилась. Обернулась к Киму. В ее глазах полыхало отчаяние.

— Ты… толкаешь меня… в постель… к другому человеку?!.. После того… как ты… так… сейчас… хотел меня?!.. И я… и я тебя тоже…

Она задыхалась. Не могла говорить. Ким шагнул к ней. Взял ее лицо в руки.

— Сними этот траурный шарф с плеч. — Он сдернул с нее черную шелковую тряпку. — А если тебя спросят, почему ты вся в черном, скажи: это национальный испанский цвет. Думаю, там, в номере, иностранец. Но ты же хорошо знаешь английский. Для испанской «ночной бабочки» — очень хорошо.

И он снова толкнул ее в спину, уже сильнее, жесточе. Она обернулась и крикнула:

— Я убью тебя! За то, что ты убил отца!

— Убей. Пистолет при мне. Я знаю, что ты хорошо стреляешь. — Он улыбнулся. — И тогда все наши мучения разом закончатся. Знаешь, я устал жить. Дети выросли, бабы все одинаковы, что еще ждет? Да ничего, кроме нового ужаса. Я внутри ужаса живу, это мой быт. Если бы не ты — я бы, может быть, сам отсюда ушел. — Он сунул руку в карман, не стесняясь и не боясь редких ночных прохожих, вытащил пистолет. Взвесил на ладони. — На! Держи! Стреляй! Здесь будешь или в подворотню зайдем?

Мария в ужасе, как на огнедышащее чудовище, остановившимися глазами глядела на него. И внезапно кинулась ему на шею. И ее смуглые локти вскинулись над его головой. И его губы уже искали, мяли, тискали, жесткой печатью вжимались в ее губы.

— Мария, Мария, Мария, — шептал он ей в волосы, целовал плачущие глаза. — Мария, ну можно ли быть такой глупой? Мария, мы оба попали в тиски, но это же ничего не значит, Мария, мы же одно, мы же одно, одно…