Он строит, она строит, я строю

— Да ладно тебе! Как мой причесон?

— Супер. Наконец-то принцесса собралась на бал. Карета из тыквы подана.

— Тронулись.

— Неудобно в белых платьях по улице топать, все оглядываются.

— Пусть смотрят. Надо было кофты захватить. Ночью на развод мостов пойдем — замерзнем.

— Ничего, нас будет согревать твоя вера в светлое будущее.

— И пиджаки оставшихся в классе джентльменов.

— «Оставшихся» звучит как после войны. Действительно, все, кто после девятого класса ушел в вечернюю школу, кончили уже первый курс. А здесь остались только увечные да контуженные.

— Подумаешь, учатся в и нститутах. Кто учится-то? Ларка? Так она специально в Военмех поперлась, потому что там одни парни. И уже первую сессию завалила.

— А Пшеничный — курсант Военно-медицинской академии.

— Так у него же папочка!… Зато Ларуська кукует с ребенком на Севере, а ее муж как напьется, так выталкивает ее в одном платье на улицу.

— Зато Алкин Богданов — в Политехе. Ритка — в Техноложке. Ну, все где-нибудь да учатся

— А Олежка не поступал и не собирается в этом году поступать.

— Почему?

— Он в армию идет. Чего, говорит, последние золотые денечки на экзамены гробить? И знаешь, я где-то в душе с ним согласна. Я совсем не жалею, что осталась в одиннадцатилетке. Еще хоть на годик продлили детство… А что за ним? Нудная ежедневная работа? Семейная каторга? Бр-р, страшно подумать.

— А у меня было ощущение, что мы как тесто разбухаем, разрастаемся, через край уже ползем, а нас учителя в квашню обратно кулаками заталкивают.

— Пусть хоть так.

— А Олежку жалко: после армии он уже не будет учиться. Хотя голова у него светлая, и все его любили: и мальчишки и девчонки.

— Тонкий намек на толстые обстоятельства поняла. Но если уж честно говорить, то я, как только в институт поступлю, и Олежку и весь наш класс тут же забуду. Там совсем другая жизнь закрутится.

— Быстро ты отряхнула школьный прах со своих ног. Что ж, открывай в последний раз двери нашего второго дома.

— Пусто в коридорах. Опоздали.

— Кто-то слишком долго вертелся перед зеркалом.

— Хлопают. Наверно, директор кончил речь.

— Загляни в щелочку, пришли Людмила Николаевна и Ник Мих?

— Не-а, не видать. Черт, все головы к нам повернули! Прорвемся?

— Неудобно. Может, подождем здесь?

— Еще чего! Двум смертям не бывать — давай!

— Во! Как всегда выпендриваются! Даже на выпускной бал не могут придти вовремя!

— Ты, Алочка, как всегда любезна. А сегодня еще и неотразима.

— Разумничались. То-то и видно, что таких умников, как вы, даже в институт не возьмут.

— А тебя возьмут?

— Возьмут! Я полгода на курсы ходила и знаю, на каком отделении в прошлом году недобор был.

— Тише вы, слушать мешаете!

— Сама, Лаша, заткнись!

— Платье у Верки видели? Потряс! Прямо с картинки в журнале мод. Интересно, сколько на такую юбку материи пошло?

— Ал, ты не знаешь, куда она поступать будет?

— Чего не знаю? Знаю. Туда же, куда и ты.

— Нин, ты слышала? Верка — на филфак. Убита. Наповал.

— Да ладно тебе, Верка со своей зубрежкой — куда хочешь поступит.

— Но у нее же просто фотографическая память, ей все равно, что литература, что математика — она ни в чем ни звука не понимает!

— Подумаешь, зато с таким видом все шпарит, будто сама весь учебник написала.

— Тише вы, вас поздравляют, а вы болтаете!

— Что, уже хлопать пора? Мы хлопаем.

— Ушами.

— Кончайте трепаться, сказано стулья для танцев раздвигать.

— Ла-аш, ну-ка дай твое платье рассмотреть! Да тебя в таком великолепии просто не узнать!

— Ага. Мне один парень сказал, что полнота делает мою фигуру вот так — на большой! Конечно, наша школьная мелюзга просто ничего не понимает.

— Фигура для настоящих парней!

— Да ты, Лаша, сегодня и не толстая совсем.

— Ага. У меня там внизу корсаж. На, пощупай.

— Ого, прямо бронтозавр! Слушай, ты не поступай в «Пищевой», а то фигуру испортишь.

— Сколько раз тебе говорить: я иду не в «Пищевой», а в «Торговый». Смейтесь, смейтесь, вы еще все ко мне приползете, поклонитесь. Университет университетом, а хуже других никому ходить не хочется. Между прочим, знаешь, кто еще на филфак поступает?

— Знаю. Верка.

— Ну, Верка — зубрилка. Алена из «д»!

— Да ну?

— Вот тебе и «да ну!» Она еще в сто раз скорее тебя поступит. У нее мать — заведующая ателье на Невском.

— При чем тут ателье?

— А при том… Ее мать сказала моей матери, что она шила для одной знакомой, которая преподает на кафедре английского языка.

— Ну, там блат не поможет. Там такой строгий отбор.

— Не скажи, блат как вода — везде дырочку найдет.

— Ого, Лаша афоризмами заговорила!

— Посмотрим, что ты, когда провалишься, запоешь.

— Эй, сачки! Встали в сторонку и сплетничают, а мы за них стулья таскай!

— Ну-ка, девочки! Улыбочка! Фотография на память!

— Видишь, Лаша, нам с тобой мальчишки: «сачки», «сплетницы», а Нине: «Улыбочка! Фотография на память!» Что значит потрясная «бабетта».

— Ах, вам моя прическа не нравится?! Все! Ухожу танцевать с Димкой! А вы тут оставайтесь сплетничать.

— Кто знает, куда Димка поступает?

— В «Лесотехническую академию».

— А Ник?

— В «Педиатрический».

— Вот бы не подумала! Хотя, пожалуй, им это подойдет…

— Девчоночники они.

— Все недевчоночники уже в прошлом году поступили. А оставшимся можно доверить лес и детей.

— Бабская работа. Что это за муж будет! Никаких денег от него не дождешься.

— А тебе, Лаш, муж и не нужен. Ты сама будешь добытчица.

— Да уж побольше тебя, дуры университетской, буду заколачивать. И мужик у меня будет получше твоего ухажера Ва-ани. Вон тащится со своей дурацкой улыбочкой.

— Не хорошо, Лаша, о будущем математическом светиле так говорить.

— «Светило»! Как же! Кто его с такой рожей в институт пустит?!

— Куда это Лашина?

— Танцевать, наверно, упорхнула. Витя, Ник Мих все еще с тобой занимается?

— Угу.

— Ты будешь поступать на физмат?

— Не-а, он говорит, что мне нужно на прикладную математику.

— Почему?

— Говорит, что у меня не развито воображение.

— И ты не обижаешься?

— А чо? Коли это правда?

— Боишься экзаменов?

— Не-а, счас поступать не буду. Пусть меня в армию забреют. А там попрошусь в госбезопасность.

— КУДА-А?!

— В погранвойска. После такой службы куда хошь возьмут. И в партию в армии вступлю. Там это запросто. А после университета попрошусь в КГБ.

— КУДА-А?!

— Туда-а. Знаешь, какая у них там техника!

— Да где ты таких идей набрался? Раньше ведь двух слов связать не мог?

— Разговаривать я умею. Только не люблю. Чего языком попусту молоть?

— Господи! Ты Николаю Михайловичу про КГБ говорил?

— Не-а. Только тебе. Знаешь, чо я к тебе подошел?

— Нет.

— Я у тебя в комнате был.

— Мы переехали.

— Знаю. Я на старой квартире. Там теперь один парень живет. Он из нашинских. Земляк.

— Бред какой-то, при чем тут комната?

— Эта-а… Можно я тебе из армии писать буду? Из армии всегда кому-нибудь пишут…

— Пиши.

— Не беспокойся, я твой новый адрес в журнале посмотрел.

— Ва-ань, ты чо с девушкой без пряников заигрываешь?

— Я ничо.

— То-то по твоей красной физиономии и видно, что ты «ничо».

— Девчата, он сматывается! Держи его!

— Пусть катится! Танцевать все равно не умеет.

— Ну, девчата, давайте решать: идем по городу всю ночь гулять или по домам?

— Чего, все классы идут, а мы что — рыжие?

— Ура! Встречать белые ночи!

— На Марсово поле!

— К Летнему саду!

— Смотреть, как разводят мосты!

— Нин, мы как, тоже пойдем?

— Как хочешь. Если идем, то я с Ником и Димкой договорюсь, чтоб они нам свои пиджаки дали.

— Что-то у меня никакого настроения никуда тащиться. Будто мы не на своем, а на чьем-то чужом празднике гуляем.