Пятый дневник Тайлера Блэйка

Блэйк, скрепя сердце, сжал в руках рукоять револьвера и вздохнул.

А вдруг он все же мог осилить эту роль?

Запись пятьдесят девятая

«Запись пятьдесят девятая. Дневник пятый.

Как быстро летит время. Мне казалось, что эти полгода будут для меня бесконечными, но они пролетели так же внезапно, как порой заканчивается самая лучшая музыкальная композиция.

Полгода изнурительной работы над своими навыками. Полгода тренировок и подготовки к моей новой роли. И вот, настало время мне выбирать маску для карнавала.»

Когда артист, музыкант, скульптор, художник или кто-то другой готовится к своему дебюту, он тратит на это огромное количество си и времени. На то, чтобы показать себя с лучшей стороны на первом же своем выступлении, играя главную роль, уходит порой очень много сил и времени. Первую песню всегда репетируют очень долго. Для этого нужно следить за голосовыми связками. Постепенно развивать их и выполнять самые различные упражнения для поддержания чистоты голоса. Именно к своему первому представлению и готовился Тайлер под чутким руководством своего верного друга Альберта Улама. Альберт стал его личным учителем для того, чтобы Тайлер смог научится играть на лучшей своей скрипке, на скрипке человеческих жизней.

– Убийца – это лишь скрипач, играющий симфонию смерти, – однажды сказал Альберт, когда Тайлер вновь попытался отказаться от их страшной затеи.

Осознание для Блэйка, что он должен будет убивать кого-то для достижения собственной цели, было совершенно немыслимым. Разве он мог стать убийцей? Мог стать хладнокровным киллером и взять в руки скрипку, преподнесенную ему Смертью?

Но эти сомнения овладевали им не дольше недели. Тайлер в один прекрасный момент понял, что он делал это не ради себя. Он делал это ради своей Карли. Ради своей любимой и единственной сестры, родственной души, которая никак не могла покинуть его. Ему пришлось усвоить урок: выживает лишь сильнейший и если не умрет кто-то другой, то может умереть его сестра, а за ней и ему было бы не так далеко. А уж свою жизнь Тайлер любил слишком сильно, чтобы расстаться с ней. А его жизнь зависела от жизни Карли. От бесконечной любви и заботы о ней. Без этого было никак нельзя. Он не представлял себя без этого. Как не представлял себе лучшую арию без хорошего голоса оперный певец или картину без красок – художник. Жизнь без смерти была невозможна так же. Ему нужно было убивать. Он чувствовал нарастающее желание убивать в течение этих шести месяцев. Убивать ради Карли. Ради того, кого он любил больше своей собственной жизни и, возможно, даже больше музыки.

Эти шесть месяцев превратились для Тайлера в бесконечную репетицию своей новой роли, в бесконечное сочинение новой композиции, к которой с каждой новой тренировкой, с каждым новым выстрелом в дерево прибавлялась новая нота.

Альберт как минимум по четыре раза на неделе ехал после работы с Тайлером на конечную остановку на окраине города G, а после этого оба они пешком шли к небольшому перелеску, что находился за городом. Тайлер никогда не бывал в лесу и не видел столько деревьев сразу, а потому его повергло в самый настоящий шок, что он мог наблюдать столь великолепную картину природы и красок. Лес был похож на рай. Деревья в лесу были самой различной высоты и самых причудливых форм, которые, увы, в городе встретить было невозможно. В G было все совершенно однообразно даже деревья, которые сажались вдоль улиц. Они все выстригались по определенному стандарту и общепринятой форме, никогда не было такого, чтобы они вырастали слишком высокими или слишком низкими.

А в лесу не было ни серых зданий, ни этих однообразных форм. Лес был чист и будто бы избавлен от этой ужасной маски серости. Он был полон великолепных звуков и пения птиц. Тайлер, приходя с Альбертом в лес, всегда просил дать ему пару минут на подготовку к тренировке, но вместо этого он слушал. Он слушал эту самую совершенную музыку природы. Песни, которые пели птицы, оказались лучшими ариями, какие он только слышал, а шелест листьев заменял ему даже самую лучшую симфонию оркестра. Это была музыка без лжи. Это была музыка, которую играл сам Всевидящий, сняв черствую маску похоти и серости. И эта музыка была душевной. Проникающей в самые глубокие закоулочки мозга. Это была музыка, в которую Тайлер влюбился. Он влюбился в нее с первой ноты и не хотел забывать их. И он пообещал, что когда-нибудь эти ноты сыграет сам. Он поклялся, что научится играть и писать композиции так же, как это делал лес. Как это делала сама жизнь, то безжалостно кипящая, то безвольно, словно пленница, застывавшая там.

Альберт выбирал для мишени стволы старых деревьев и иногда даже приколачивая к ним листы бумаги, на которых были нарисованы круги. Конечно же, Тайлер первое время стрелял либо мимо, либо и вовсе тут же падал в обморок от громогласного и режущего слух выстрела.

Но с каждой новой попыткой у Блэйка только больше просыпалось желание освоить этот сложный инструмент, а потому скоро он уже решительно брал в руки револьвер и стрелял, стрелял. Он стрелял без команды Альберта, пытаясь всем телом и всей душой проникнуться этой музыкой, не имеющей никакого постоянного ритма. Каждый выстрел для Блэйка был щелчком где-то в груди и каждый этот щелчок напоминал ему о его лучших симфониях и о той музыке леса, что затихала каждый раз, когда он начинал стрелять. Это была музыка смерти. Музыка, которую он просто обязан был научиться играть как профессионал. И он учился.

Он учился играть музыку холодного и огнестрельного оружия, слушая лекции своего лучшего наставника. Альберт учил его ловкости рук, он учил его стрельбе и рукопашному бою. Он учил его всему, что только знал сам и Блэйку оставалось лишь удивляться, скольким вещам же был обучен его лучший друг в кругах преступников.

И эти шесть месяцев пролетели незаметно. Они сопровождались нежной и ласкающей музыкой леса, музыкой жизни, и самыми дерзкими и будоражащими сознание мелодиями смерти и убийства.

Уже очень скоро Тайлер стал слышать похвалу от своего лучшего друга, а уже под конец этих шести месяцев он без труда и без малейшей жалости мог застрелить мимо пролетающего воробья, маленького вечного музыканта, он мог без труда уложить на лопатки Улама и одним ударом руки заставить сломаться ветвь дерева толщиной с его собственное запястье. Он вдруг стал чувствовать необходимость слышать, что он снова «гений», что он гений этой новой музыкальной оперы, в которой ему предстояло играть. Но пока он не вышел на сцену ему оставалось лишь довольствоваться лелеемыми мечтами об этом.

Наконец, настал день, когда Тайлеру осталось лишь придумать свой собственный образ для этого нового представления. Ему нужен был реквизит и красивая маска. Он не мог выйти на сцену Тайлером Блэйком. Он хотел получить лучшую роль и спеть лучше, чем могли бы сделать это другие, а потому ему просто необходимо было подобрать правильный образ.

Тайлеру пришлось очень долго провозиться, чтобы придумать, как ему сделать так, чтобы его не узнали. В городе слишком многие его звали и потому ему не особо хотелось видеть листовки по всему городу со своей фотографией и надписью на ней «разыскивается». Да и со страхом необходимо было сделать что-то. Блэйк не знал, плакать ему или смеяться, каждый раз, когда представлял себе, как упадет в обморок при виде этого самого мистера Маклоу, на которого он должен будет работать, или при виде человеческого трупа. Он не был даже на похоронах собственной матери, а потому просто не мог представить себе вид изувеченного и мертвого человеческого тела. Птица – это мелочь, но человек…

Аптекарь очень долго и пристально смотрела на Тайлера, когда он пришел и пробормотал:

– М-мне… нужно… успокоительное.

– Какое именно? – немного помолчав и будто бы взглядом изучив Тайлера, спросила женщина.

Тайлер взял самое лучшее успокоительное. Альберт одолжил ему денег на то, чтобы «подобрать имидж» и купить все, что было нужно Тайлеру. А успокоительное было, пожалуй, первой необходимостью. Слишком частые переживания и порой абсолютно бессмысленные страхи были киллеру-убийце вовсе ни к чему. Блэйку было необходимо принимать эти крохотные белые таблетки из пузырька три раза в день: после завтрака, обеда и ужина. Было разве что одно «но», Тайлер ел мало и редко, а потому у него уже у самого создавалось такое впечатление, что он совершенно не знает, когда у него должны быть эти самые завтрак, обед и ужин.