Прегрешение

Поезд остановился на перегоне. Стояла глубокая ночь, где-то вдали мерцал слабый свет. Элизабет вспомнила Берлин и Якоба, когда он сказал ей: «Пошли домой» — и как они брели по незнакомым улицам под дождем, и как ей хотелось сесть на тротуар. Домой. Было время, когда она считала, что дом — это маленькое селение среди невысоких богемских гор. Первые недели после войны домом стала проселочная дорога, потом родная деревня ее мужа, потом чужая комната в одном из задних дворов Берлина. И еще, и еще. Она вдруг перестала понимать, где, собственно, ее настоящий дом.

К утру Элизабет добралась до своей квартиры. Она слишком намучилась, чтобы есть либо умываться с дороги, И проспала до середины дня.

Однажды к Элизабет заявилась незнакомая молодая женщина. Она назвалась Беттиной Хербот, просила извинить за бесцеремонное вторжение, но она просто не знает, к кому ей еще обратиться. Элизабет никак не могла понять, к чему она клонит, однако пригласила женщину войти и сесть. Женщина спросила, можно ли здесь курить, зажгла сигарету, не дожидаясь разрешения, и руки у нее при этом дрожали. Ее нервное возбуждение передалось Элизабет. Она предложила сварить кофе, чтобы хоть что-то сказать и что-то сделать

— Нет-нет, — отказалась Беттина Хербот, — не беспокойтесь, пожалуйста.

Она загасила сигарету, но тут же раскурила вторую. И поинтересовалась, дома ли дочь Элизабет?

— Нет. А в чем дело?

Элизабет вдруг охватил страх. Она испугалась, что с Машей что-то случилось. После несчастья на шахте она так и не смогла до конца избыть свой страх, порой вскакивала среди ночи и кричала.

— Мой муж меня обманывает, — сказала женщина.

Она сказала это спокойно, словно говорила на какую-то постороннюю тему. И попросила чашечку кофе. Но Элизабет не могла подняться с места. «Чего хочет от меня эта женщина», — подумала она, укрываясь за своим непониманием, хотя, конечно же, прекрасно поняла, с чего эта Херботша, или как там она себя назвала, заявилась к ней, именно к ней.

— Если это очень сложно, тогда не надо, — услышала Элизабет.

— Сейчас все будет готово.

Она была рада, что есть повод уйти на кухню. Ей была в тягость эта женщина. Делает вид, будто совершенно спокойна, а сама гасит одну недокуренную сигарету и тут же берется за другую. Блузка в тон юбки, юбка в тон блузки, жалкое лицо, лак на ногтях, усталые глаза. Как-то не вяжется одно с другим. Она, верно, принимает таблетки, подумала Элизабет, а теперь еще кофе, это плохо. Впрочем, какое мне дело, пусть принимает любую дрянь сколько влезет.

В маленькой квартирке стало очень тихо. Только из крана капало, а потом засвистел чайник.

Беттина Хербот пришла вслед за ней на кухню.

— Мне очень жаль, — сказала она.

— Вам покрепче?

— Да, пожалуйста. — И чуть помолчав: — Мне дали адрес в общежитии. Я думала, что ваша дочь здесь.

— Вы просто ищете своего мужа.

Элизабет рывком распахнула дверь в спальню и в ванную. Гнев, беспомощность и отчаяние толкали ее на такую резкость. Беттина Хербот выпила свой кофе и снова закурила.

— Ради него я забросила все: учебу, друзей, все. Я отвратительно себя веду, я сама понимаю, что отвратительно.

Элизабет взглянула на нее.

— Я ничего об этом не знала.

У нее было такое чувство, словно она должна оправдываться перед гостьей.

— Вот глупая девчонка, — сказала она, — вот глупая.

Элизабет тоже почувствовала себя обманутой. София, откуда же взялась София? И вообще, я слишком много ей спускаю, верю всему, что она говорит. Впрочем, что ж ей еще остается делать, дети уже давно переросли ее, говорят слова, которых она не понимает, и она гордится, что у нее такие умные дети. Тайком она купила словарь, но даже с помощью словаря разговоры, которые вели между собой Ханс и Маша, не становились для нее понятнее.

— Я пошла на это только ради детей, — сказала женщина.

Вот тут Элизабет вполне могла ее понять. Да, да. Ради детей приходится многое сносить, хотя «спасибо» от них потом не дождешься. Далее гостья сообщила ей, что у семейства Херботов есть два мальчика, семи и девяти лет, что оба они всем сердцем привязаны к детям, и муж и жена, и что просто страшно себе представить, как все это рухнет из-за какой-то глупой интрижки. В слово «интрижка» Беттина Хербот вцепилась, будто клещами, а Элизабет это очень рассердило. Что за вздор несет гостья, «ради него забросила». Может, и не забросила вовсе, а просто не потянула, и замужество пришлось ей очень кстати. Приехала небось на красной «Ладе», и собственный дом у них тоже наверняка есть. «Глупая интрижка» — ее Маша выше этого. Она подыскивала слова, чтобы достойно возразить этой женщине, но ничего подходящего не нашла. Тогда она поднялась и сказала:

— Вы уже видели, здесь его нет.

Ох, уж эти важные господа, подумала она после того, как Беттина Хербот ушла, спесивые важные господа. А еще она подумала, что слишком поздно приходят ей на ум правильные слова.

Еще до исхода дня Элизабет поехала в общежитие, но там никто не знал, куда делась Маша. В конце недели она уложила вещи и ушла. Все думали, что она дома. Элизабет хотела поговорить с Хансом, но тот уехал на совещание в Берлин. Регина старалась как могла успокоить свекровь.

— Сейчас на это смотрят по-другому.

— У него дети.

— Ну и что?

Откуда ей знать, каково это — поднимать детей без отца, подумала Элизабет.

— За все приходится платить, — сказала она, — рано или поздно платит каждый, и никому от этого не уйти.

— Ты ничего не можешь изменить.

— Маша — моя дочь.

— А изменить ты все равно ничего не сможешь.

Регина предложила Элизабет заночевать в городе, но она отказалась.

Она хотела вернуться в деревню, там она лучше себя чувствует. Она поцеловала маленького Пабло и ушла.

Ночью она не могла уснуть, приняла одну таблетку, потом другую. Утром пришло письмо от Якоба. Оставил бы меня в покое, подумала Элизабет. И, не прочитав, подложила письмо к остальным. А где-то ближе к середине дня она снова поехала в общежитие. Маша все еще не появлялась. У Элизабет сильно разболелась голова. На вокзале она выпила чашку кофе, и ей стало немного лучше. Потом она снова пошла к Регине, и Регина снова посоветовала ей не принимать всю эту историю так близко к сердцу, не ближе во всяком случае, чем сама Маша.

— Она завалит экзамен, и ее выгонят из университета.

Тут Регина не могла удержаться от смеха. «Много шума из ничего».

— Мы все не святые, и ты тоже не святая.

Эти слова больно задели Элизабет. Она пожалела, что рассказала невестке про Якоба Алена. «У нас совсем другое дело», — подумала она.

— Мама, не выставляй себя на посмешище, — еще сказала Регина, — Маша давно уже не держится за твой подол.

Воздух тяжело висел над городом. В такую погоду у нее отекали ноги. Элизабет хотела вернуться домой, но уже на вокзале передумала, взяла такси и велела шоферу ехать на комбинат. Она хотела сказать Херботу, что так поступать нельзя, ни из-за детей, ни из-за Маши. Счастья это не принесет никому. Можно убедиться на множестве примеров. Но застала она только Херботова заместителя, долговязого молодого человека, который чем-то напомнил ей сына. Он пригласил ее к себе в кабинет, а она шла за ним и думала: «О чем же это я буду с ним говорить?». И захотела уйти. Оба растерянно стояли друг против друга, и вдруг силы оставили ее, и уши заложило.

Он увидел, как она побледнела, придвинул ей стул и принес стакан воды.

— Уже все прошло, — сказала она.

Ей было стыдно сидеть в таком жалком виде перед молодым человеком, который решительно не знал, как ему с ней поступить. Она подумала, что было глупо вообще приходить сюда. «У меня личный вопрос, — сказала она, — и не очень важный, еще успеется». Элизабет подняла глаза на молодого человека, тот стоял перед ней в таком смущении, словно она застала его за чем-то недозволенным, и у нее невольно возникло подозрение, что на комбинате все гораздо лучше осведомлены про Машу, чем она, родная мать. Она встала и, не промолвив больше ни единого слова, вышла из комнаты.