Музей шпионажа: фактоид

— Русский, значит, папа, Летиция Степановна?

— А мама, — было отвечено мне не без вызова, — еврейка. И по отчеству в Париже меня никогда не звали.

— Ah bon! Мадам из Франции?

— Oui, mais… — Ненастойчиво, сознавая, что на данном этапе это не столь уж важно, если вообще не ридикюль, но все же она внесла коррективу в свой женский статус, не мадам, мол:

— Мадемуазель.

— И что же вас привело в этот pubelle? та belle mile?

Летиция засмеялась; лед был сломан.

Горбачев «раскручивал маховик», что отражалось и на мне: помимо семи программ в неделю, я должен был принимать визитеров из Москвы и Ленинграда. Поскольку касса на месте платила дойчемарками, деятели культуры валили стеной, доставая меня и дома. Но не в комнате Летиции, куда во второй половине дня я сбегал с «горящими» пленками и кипой непрочитанного мониторинга перестроечной прессы, которая просто упивалась наступившим беспределом. Я листал страницы, скрепленные по темам, наполнял ими мусорную корзину, поглядывал, как пальцы Летиции резали пленку под углом в сорок пять градусов: резали и склеивали, резали и склеивали. Специальной узко-белой лентой. Иногда зачитывал что-нибудь. Тогда она приспускала наушники, чтобы, выслушав из деликатности непосредственного начальника, ответить, как в классическом романе:

— Ах, избавь меня от этих ужасов…

Я не ставил ей в вину аполитичность. Законное право парижанки — защищать себя неведением. Тем более, что допустил faux pas однажды, когда дал ей московский очерк по новой тематике гласности, сексплуатации детей. Недоверчиво приступив к чтению, Летиция едва не грохнулась со стула, сбив прислоненную палку. Я бегал за водой, куда она что-то капала из рыже-коричневого пузырька, и руки у нее тряслись, но пузырек не отдавала, и я сейчас вижу эти пальцы с порезами, заклеенными медицинским лейкопластырем, а иногда обтянутые резиновыми напальчниками, которые я называл вьетнамскими презервативами, чтобы вызвать на строгом лице моей сотрудницы улыбку снисхождения.

Квартира у нее была там же, где до побега жил Поленов. В отеле «Арабелла», который злые языки назвали теперь «шпионским гнездом».

По ту сторону Миттлерер-ринг, Средней кольцевой дорогой, внутри которой лежит старый город, обрывается зона лимитированной этажности, что на востоке Мюнхена в престижном округе Богенхаузен отмечено выросшим сразу за границей грандиозным уродством — небоскребом Хипо-хаус. Алю-миниево-стеклянные блоки насажены на бетонные штыри колонн, и все это высотой 114 метров. Вершинное достижение местных архитектурных 70-х, которому предшествовали две более скромных высотки — «Шератон», а через улицу за ним блок в 70 метров высотой. Это и есть «Арабелла». Благодаря трагическим Олимпийским играм, здание было превращено в отель, но только частично. Помимо 629 номеров отеля здесь еще две клиники, сто офисов и 558 наемных квартир. Верхние этажи являют собой зону отдыха: бассейн на 22 этаже, спа на тысячу квадратных метров. С крыши на 23-м вид на Мюнхен и лежащие за ним на горизонте Альпы.

Место считается престижным. Квартиры здесь влетали корпорации в копеечку, так что поселиться в «Арабелле» мог либо большой начальник, которому достаточно только артикулировать волеизъявление, либо некто из «умеющих жить» со связями в совершенно непрозрачном отделе под названием Housing, который силами локальных кадров ведал вопросами расселения и слыл беспардонно коррумпированным.

Как француженка, Летиция была совершенно неспособна к даче взяток, так что можно было сделать вывод, что в «Арабелле» оказалась, благодаря протекции Поленова, который обеспечил принцип единства места своему служебному роману. В 78 году он женился на юной русскоязычной эмигрантке. Кончился ли тем самым и роман, мне было неизвестно, но ко времени нашего знакомства Летиция была старожилом «Арабеллы», обитая в отеле уже, надо думать, лет пятнадцать.

— Ты прямо, как Набоков…

— Почему?

Ая-то думал, что общеизвестно:

— Тоже жил в отеле. — И прикусил себе язык, чуть не добавив: «В последнюю часть жизни». — В Гранд-отеле. Монтрей, Швейцария. Кстати, я там был. Встречался со вдовой. — Она молчала, и я развил: — Она была в гипсе. Сломала шейку бедра, поскользнувшись в ванной. Но жаловалась на то, что швейцарцы ее дискриминировали по возрасту. Угу… Лишили водительских прав.

— Это не мой писатель.

— Некоторые в Союзе считают его единственным оправданием русской эмиграции…

Но техническая сотрудница меня оборвала:

— Я его ненавижу.

Ссориться из-за этого я с ней не собирался и примирительно сказал, что и в этом она бы там не осталась в одиночестве.

Сам я в то время жил внутри Среднего кольца, но на самом краю старого города, на Бюлов-штрассе, где конечная го-го трамвая — на нее и выходили наши окна. Недалеко от «Арабеллы». Мы с Констанс пересекали проезжую полосу кольца, и мимо отеля «Шератон», мимо «Арабеллы» ходили в квартал Арабелла-парк. В супермаркет, в гости к поселившимся там сотрудникам, в рестораны, в кино. Такой оазис космополитизма. Там был ближайший к нам «карман» культурной жизни, включая киоск международной прессы в «Арабелле» (второй только на Главном вокзале), где мы покупали интересные сигареты, французские журналы и американские по-кетбэки.

Вне службы я не часто тревожил Летицию по телефону. Еще реже встречался. Это было в ее отеле, но в публичных зонах. За пивом «Пауланер» в одноименной «Харчевне», но чаще просто в холле. Там, перед роскошной дугой конторки с дежурными в пурпурной униформе, в черно-мраморный пол врезана стеклянная подсветка в виде большой буквы «V».

Вот в ожидании я и мерил шагами эту букву, гадая, какой смысл был вложен в нее баварскими создателями отеля, несомненно, чтившими своего земляка Рихарда Штрауса и его оперу «Арабеллу», премьера которой состоялась в Германии в неудачном 1933 году.

Кто кого победил этой «V»?

Летиция появлялась с улыбкой светской дамы. Дежурные ей кланялись, а я передавал нечто hot — скажем, кассету для срочного переписывания на «свободовскую» ленту. С каким-нибудь антисоветским интервью, только что взятым у очередного советского деятеля культуры. Как правило, такое случалось, когда я был в отпуске. Деятели с этим не считались, находя меня и дома. Деятели становились не по-советски смелыми, но были еще по-советски бедными.

Потом она удалялась за мраморный край, а я отталкивал сверкающий латунный турникет на выходе, в который раз удивляясь тому, как упорно защищает она свое приватное пространство.

«В номера» к ней я попал, когда Летиция заболела после своего дебюта в роли режиссера.

Это было после шумного успеха нашего «радиофильма» по повести «Невозвращенец» никому не известного тогда Александра Кабакова.

Я прочел эту вещь, и на следующий день навязал советский журнал Атосу, заявив, что хочу это «ставить». Да. Радиокино. Все интересное рождается на стыках жанровых границ и проч. К тому же нас уже не глушили. Надо использовать эфир на всю катушку.

В тот же день вечером Атос позвонил мне из своего дома в Пуллахе, впечатленный тоже: «Ставить! Как можно скорей!»

Однако нас затормозили.

Ударно-прорывной потенциал «Невозвращенца» казался очевидным — но не всем. Возникла оппозиция, решившая сорвать мой креативный план. Боролись не на живот. «Бароны», почва у которых уходила из-под ног, запугивали американское начальство, доказывая, что «Невозвращенец» есть, как минимум, медвежья услуга Горбачеву, а по политической сути — адская машина, которую такие-то и такие-то собираются заложить под ГПУ — Гласность, Перестройку, Ускорение…

Победа досталась с перерасходом нервных клеток.

Вот, в какой форме (максимально мягкой) отразилась закулисная борьба в эфире [имена изменены]:

Александр Андерс:

Сегодня наш специальный выпуск. «Невозвращенец» — радиофильм по киноповести московского писателя Александра Кабакова. Сеанс, он будет двухсерийный, двухчасовой, начнется минут через ю. Перед этим наша маленькая кинодрама. Киноповесть Александра Кабакова — писателя, до этого неизвестного широким кругам читателей, появилась на страницах июньской книжки журнала «Искусство кино». Вещь немедленно стала сенсацией. Сначала — в Советском Союзе. Главные редакторы «Искусства кино» дают ответ: «Да, шестой номер, где он напечатан, стал библиографической редкостью, мы и дальше будем публиковать наиболее острые сценарии».