Три еврея

Вообще-то для меня такой отдых на пляже был скучноват, запомнился только шторм. Спасатели ходили по берегу и кричали в репродукторы, чтобы никто не заходил в море. Но мы, конечно, полезли, правда, не совсем по-дурному: кто-то нам рассказал, как нужно действовать. Чтобы войти в море, нужно погнаться за откатывающейся волной и нырнуть в основание новой, тогда идущее понизу от берега течение вынесет тебя на глубину. Но главная проблема — выйти из штормящего моря. После того, как получишь удовольствие, взмывая на волне вверх и падая вниз, просто грести к берегу не стоит. Нужно энергично плыть только вниз, т. е. тогда, когда волна тебя поднимает, а когда она прошла, нужно отдохнуть, поджидая очередную. Когда же приблизишься так, что дно уже недалеко, то при откате волны надо нырнуть и цепляться за дно, стараясь, чтобы волна не сильно отнесла тебя в море. А при накате волны снова на ней двигаться к берегу. И настанет момент, когда при откате ты окажешься по колено в воде, вот тут надо, прыгая, удирать на берег изо всех сил, чтобы очередная волна тебя не сбила и не утянула в море. Но главное — не паниковать. (Впрочем, я не знаю случая, когда бы паника помогала.) Однако я не такой уж инструктор по плаванию, чтобы давать такие советы, посему мои рекомендации лучше уточнить у знающих людей.

В целом отдых стоил дешево. Питание, как вы видели, не стоило больше трояка, выпивка, сигареты, танцы — ну пусть еще два. Да рубль жилье, да четыре на совершенно непредвиденные расходы. Итого — десятки в сутки за глаза хватало. Мы отдыхали дней по 10, а в те годы для парня, не боящегося физического труда, заработать за год сотню на отдых — вообще чепуха, не стоящая упоминаний. Поэтому и был Крым в этом рабском, тоталитарном СССР набит народом безо всяких реклам и цивилизованных турагентств.

А в Ленинград мы ездили так. Организовывал поездку профком института: он оплатил проезд в плацкарте в оба конца и договорился с Горным институтом в Питере, чтобы тот дал нам ночлег. Это было в зимние каникулы, ехало нас вагона два, найти всем место в комнатах общежития хозяева не смогли, и человек сорок, в том числе и мы, спали в каком-то клубе: кресла поставили к стенкам и на сцену, а в зале расставили раскладушки.

Начали с Эрмитажа, отстояли очередь (в Ленинграде тоже было туристов — не дай бог!), начали основательно все осматривать с умным видом. Прошли залов 10 и поняли, что так дело не пойдет, что так мы за всю поездку только Эрмитаж и посмотрим. Поэтому на следующий день мы просто побежали по нему, останавливаясь только там, где что-то нас заинтересовало: в залах Петра I, у выставок старинного оружия, орденов, монет и т. д. К живописи я отношусь сугубо утилитарно; мне главное, чтобы похоже было на то, что изображено. И на картинах меня, само собой, интересовал сюжет, детали костюмов, быта, оружия, строений, и посему я рассматривал только такие картины, где это было, а лица мне были безразличны — я с этими людьми все равно не встречусь, что же мне на них пялиться? (Надо сказать, что во всех посещенных музеях меня впечатлил образ монашки, увиденный тогда же в Исаакиевском соборе в музее религии. Картина называлась, по-моему, «Искушение» или «Жизнь зовет», и художник очень четко передал в лице монашки, чего, собственно, ей хочется. Еще в Третьяковке я увидел где-то в углу за дверью портрет женщины пастелью, если не ошибаюсь, художницы Серебряковой, вот он тоже был какой-то такой, что не оставлял равнодушным. А вместо всех остальных картин, я предпочел бы увидеть фотографии.)

Когда меня спрашивали потом, что мне особо понравилось в Эрмитаже, я отвечал и сейчас отвечу — полы и двери. В те годы, кстати, ходить по Эрмитажу надо было в специальных тапочках, чтобы не портить изумительный по тщательности работы паркет. Такого же качества были и двери. Я просто восхищался столярами, которые так красиво сделали свою работу. На одном камине стояли две малахитовые колонны метра полтора высотой и сантиметров 15–20 в диаметре. На цоколе одной прочел, что мастер «Иван какой-то» делал эту колонну то ли 6, то ли целых 9 лет. Я не понял, поскольку не представлял, зачем так долго нужно было обтачивать, шлифовать и полировать этот кусок малахита. Остановил экскурсовода, спросил, и оказывается, что малахита таких размеров не бывает, что этот Иван сначала склеил из маленьких кусочков малахита эту колонну так, чтобы прожилки одного кусочка совпадали с другими, чтобы вместе эти кусочки составляли естественный рисунок, чтобы создалось впечатление, что это колонна из единого куска. Вот это работа! А то бегают, в уши жужжат: «Пикассо, Пикассо!» Работать надо, а не мазню за шедевры выдавать.

В начале 90-х я был во Франции, мы проезжали мимо Версаля и заехали в королевский дворец на пару часиков. Поразила убогость именно этих деталей дворца: полы были даже не паркетные, а из едва отфугованных дубовых досок, двери современной работы. Мебель — тоже (имеются в виду скамейки, чтобы посетители могли сидя любоваться картинами). Во всем дворце была единственная дверь той эпохи, и та была защищена оргстеклом, надо думать, чтобы посетители не испортили её. У нас во Франции переводчицей была внучка того самого командира броненосца «Потемкин», которого восставшие матросы утопили в 1905 году, и она пояснила, что французы чрезвычайные сквалыги. Во время революции они досконально разграбили дворец, но потом известный еврейский банкир Ротшильд скупил всю мебель и детали интерьера и преподнес Франции в подарок, но парламент отказался его принять, поскольку в этом случае за всем этим пришлось бы ухаживать — ремонтировать, чистить, охранять и т. д. В результате Версаль имел вид не королевского дворца, а заштатной картинной галереи, которую даже близко нельзя было соотнести с Зимним дворцом. Я еще тогда подумал — и они считают себя более цивилизованными, нежели СССР!

Однако тогда в Ленинграде меня поразил не Эрмитаж, а Музей инженерных войск и артиллерии, на который мы случайно наткнулись, посещая «Аврору». Я до того еще никогда не видел столь огромной и столь хорошо подобранной тематической коллекции. Мы его осматривали, пока нас не выгнали, но так и не успели досмотреть до конца даже артиллерию. Изумительный музей!

В последний день мы решили заняться покупками. Среди нас был профессионал, т. е. спекулянт. Дело это в студенческой среде считалось презренным и недостойным, у нас на потоке их не было, но я знал несколько человек, которые подрабатывали именно так. К примеру, ездили в Ригу, скупали там модные бюстгальтеры, а потом перепродавали их студенткам. Этот профессионал разложил карту Ленинграда и, как полководец, отметил все крупные универмаги и магазины, которые, с его точки зрения, нужно было посетить. Поскольку их было много, то он разработал самый короткий маршрут их посещения. Утром он нас поднял, чтобы успеть к открытию первого в списке, и мы двинулись. «Шоппинг» выглядел так: мы заскакивали в магазин и с удобной точки осматривали этаж: есть ли очереди. «Очередей нет, смотреть нечего!» — командовал профи, и мы поднимались на следующий этаж. Дело в том, что магазины были доверху забиты советским товаром, но этот товар можно было купить везде. А спекулянтам переплачивали за какой-нибудь импортный, модный товар. За такими товарами обычно выстраивались в очередь модники, вот наш профи их и разыскивал. Если были очереди, то мы подбегали и смотрели, что дают. Спекулянт комментировал, стоит ли это покупать, но делал это со своей колокольни. Мы же, а иногда и он, становились в очередь и покупали, но чаще галопом мчались по этажам, на метро — и в следующий универмаг.

Где-то на третьем универмаге мне это осточертело, мы с Витей Цокуром остановились и стали спокойно осматривать все подряд. Витька искал модную сумочку своей девушке и требовал от меня совета, в конце концов мы ей что-то купили на мой вкус, а потом увидели очередь за импортными сумочками. Бедный Виктор взял еще одну, и теперь пытался первую кому-нибудь продать, но женщины отказывались, а меня, советчика, это огорчало: на мой взгляд, сумочка была вполне и даже лучше импортной, но, правда, такие сумочки свободно стояли в отделе кожгалантереи. В конце концов Витя решился осчастливить подругу двумя сумочками сразу. Я же купил к джинсам красивую рубашку из тонкого поплина в клеточку и осеннее полупальто из нейлона ленинградского производства. Оно, между прочим, служило мне лет 15, правда, не столько из-за своего качества, сколько из-за особенностей климата Северного Казахстана.