Призрачно все...

Очнулась она в маршрутном такси, остановившемся у районной поликлиники. По ступенькам поднималась тяжело, словно на ее плечах лежал неподъемный груз. Никто не окликнул ее, не остановил.

Не было очереди у окошка регистратуры, у кабинета врача. Так странно, почти немыслимо. Да, Венечка, не судьба…

Дома, ни слова не сказав матери, начала решительно собираться. Домашний халат, тапочки, любовный роман на закуску… Мать перемену настроения дочери почувствовала, принялась расспрашивать, куда, зачем, что да как… У самых дверей, с пакетом в руках, обернувшись, дочь негромко ответила:

— На аборт, мама. Будто ты не догадываешься! В стационар, в гинекологию. — И захлопнула дверь. Все. Все.

Уже месяц она принимала витамины, старалась дышать свежим воздухом. Месяц она готовилась. Как странно: еще вчера была полна уверенности, что оставит ребенка, несмотря ни на что. Будут они с Вениамином вместе, не будут — не важно. Останется память о непутевой любви, какое-никакое утешение в жизни.

Сейчас же она не видит смысла в этом. Зачем продолжать то, что так глупо оборвалось? Обрубить на корню. Чтоб с чистого листа. Ей всего двадцать три… А зачем вообще жить?

Выйдя из троллейбуса, направилась к киоску за сигаретами. Нет никакого смысла сдерживать себя. Не так много удовольствий осталось на свете. У нее, кажется, — совсем нет. Хоть он и живет где-то под сердцем уже, крохотуля этот. Но скоро жить не будет. Она так решила, и все. Точка.

Оформление, казенные вопросы. Группа крови, резус, аллергия. Эх, девочки, мне бы ваши заботы! Впрочем, у всех они свои.

Соседка в палате — еще та клюква. Ни «здрасьте», ни «покедова».

— Прикинь, приклеился тут один суппозиторий, на входе… Ты, говорит, такая-то? Я говорю, нет, другая, подменили при родах. А он с ходу так, без прелюдий, хрен на блюде. Усекла? Так и так, мол, нельзя тебе аборт делать. Я ему: да пошел ты!.. Ты за меня, что ли, сделаешь, козленок в молоке, на фиг! А он мне снова да ладом, хворост пережаренный… Ну я ему и сунула в самый котлован. Ща отмокает где-то.

— Ты-то как умудрилась залететь? — поинтересовалась Кристина у «клюквы», чтоб хоть как-то поддержать разговор. — Насколько я знаю, вы всегда работаете… в резинотехнических средствах защиты…

— Меня, кстати, Миланой зовут. А что касается средств защиты — это исключительно с клиентами, — ничуть не смутившись, словно речь шла об уборке территории, отреагировала проститутка. — А есть еще батяня Комбат. Ему про резину лучше не заикаться. Да и все сутяги… они и есть сутяги. Как они говорят, право первой брачной ночи за ними. Козлы вонючие!.. С ними только в противогазе и можно.

Чтобы не слушать обозленную «клюквенную» болтовню, Кристина, ни слова не говоря, взяла сигареты и вышла в коридор. «Курительная» оказалась внизу, на цокольном этаже. Два парня в полосатых пижамах что-то бурно обсуждали, увидев ее, помолчали пару секунд, затем продолжили.

От первой затяжки голова поплыла кругом, но Кристина на ногах устояла. Возможно, уже завтра она себя начнет ругать последними словами. Возможно, у нее никогда не будет детей. Но она так решила. А дальше — поживем, увидим.

Поднимаясь обратно в палату, она почувствовала неприятное покалывание в груди. Чем меньше оставалось идти до палаты, тем острее чувствовалась боль. Остановившись у приоткрытой двери, она услышала странный диалог:

— Ты больше не выкуришь ни одной сигареты, не возьмешь в рот ни глотка спиртного. Только свежие фрукты и овощи, только прогулки на свежем воздухе… — гудел голос, показавшийся Кристине знакомым. — Ты должна родить этого ребенка, ни в коем случае от него не избавляйся!

— Вали отсюдова, извращенец гребаный! Гамадрил потный! Кто тебя ваащще, сюды пропустил?! — кричала проститутка. Но собеседник, голос которого вводил Кристину в ступор, словно не слышал возражений представительницы древнейшей профессии:

— Забудь про аборт, это грех, это самое настоящее убийство. Никогда себе не простишь, дура! У тебя родится замечательный малыш, вот увидишь, вспомнишь потом мои слова…

Будучи не в состоянии больше играть роль пассивного слушателя, Кристина рванула дверь на себя и, очертя голову, кинулась в палату. То, что она увидела за дверью, лишило ее опоры и занавесило взгляд мутной пеленой.

Подобно загнанному зверьку, в углу кровати сидела «клюква», по цвету лица не отличаясь от болотной ягоды. Практически вплотную к ней по-турецки восседал… Венечка и, отчаянно жестикулируя, читал проповеди. Кристина тотчас разглядела крупные капли пота на его лбу, ее всю словно обдало ледяным душем: медлить нельзя, у Вениамина — гипогликемия.

— Слушай, как тебя там, — рявкнула проститутка, увидев в проеме дверей Кристину. — Позови медсестру, чтоб отогнала оленевода этого отседа. Замонал, блин!

Скользнув взглядом по Кристине, Венечка сморщился:

— Кажется, мы с вами виделись где-то… Хотя я не помню, извините… Вместо того чтобы звать медсестру, лучше помогите мне убедить… Ирину… Юникову в том, что аборт — это грех, это недопустимо.

Пока «клюква» ошарашенно разводила руками и возмущалась «Откуда ты… знаешь мои имя и… фамилию?», Кристина выскочила из палаты, отыскала сестринский пост и объяснила все веснушчатой медсестре. Та кинулась исправлять ситуацию, а Кристина подошла к окну, достала визитку «доктора Печкина» и набрала на сотовом номер.

Трубку сняли сразу же. Дребезжащий голос нельзя было спутать ни с каким другим.

— Лев Зиновьевич? Добрый день, это Кристина, я по поводу сбежавшего больного… Да, того самого. Передумала, стало быть… Я нашла его, записывайте адрес.

Шанс, в принципе, есть…

Надо признать, он столкнулся с явлением, которое не укладывалось в то, чему его учили в школе и вузе. Одно дело — «завести» остановившееся сердце и фактически воскресить больного, который стопроцентно был бы покойником, если бы не ты, и совсем другое — позвонить в прошлое. Не в Амстердам, даже не на Марс или Юпитер, что, несмотря на очевидную фантастичность, выглядело бы более понятным, нежели то, что сотворил на его глазах этот… диабетик. Этот… пришелец черт знает откуда.

Было около трех ночи, когда Изместьев, весь продрогший, вернулся к себе в квартиру и, стараясь не разбудить никого, тихо пробрался в спальню, быстро разделся и лег. Сна — как не бывало.

Он вдруг отчетливо вспомнил звонок, которому неделю назад не придал никакого значения, а сейчас был «на все сто» уверен, что звонивший говорил именно голосом Вениамина — Карла Клойтцера. И текст был примерно таким, какой он услышал полчаса назад, будучи за столом в кафешке.

Что это значит? И почему он, не самый плохой доктор в этом городе, так цинично и непрофессионально вел себя с Вениамином?! Что за покровительственно-снисходительный тон: «Хорошо, я постараюсь помочь, по симптомам диабета мы пробежимся в ближайшее время, а пока я тороплюсь… Извините, дела и так далее…»

Какие могут быть дела, когда он столкнулся с таким потрясающим феноменом!!! Надо было выпытать у него подробности, нельзя было отпускать его. Можно подумать, подобные чудеса на глазах Изместьева происходят ежедневно.

С житейских позиций объяснить произошедшее никак нельзя. Если один кадр — метаморфозу в салоне «скорой» — можно было еще как-то стереть из памяти и сделать вид, что ничего не произошло, обычная галлюцинация, пусть и массовая, то проигнорировать звонок в прошлое Изместьев при всем желании не мог. Он сидел в мозгу вживленным имплантатом и ежеминутно напоминал о своей чужеродности.

Аркадий повернулся на правый бок и чуть не вскрикнул: Ольги рядом на кровати не было. Быстро вскочив, он зажег свет и увидел возле окна на тумбочке записку.

Пройдя в комнату Савелия, он и там обнаружил пустоту. Итак, домашние последовали его примеру. Что ж, проглотим…