Девяностые: сказка

- Хороший город Москва, - сказал Антон. - Идешь обкуренный - и нормально. Вот если б я был пьяный - точно бы привязались.

Алена молчала, но Антон продолжал рассуждать, что в России психоделики и трава всегда будут наркотиками для избранных, быдло пусть пьет свою водку, а менты пусть их ловят. Я уверен, говорил Антон, что и через пять, и через десять лет будет так.

Алена ничего не отвечала, и Антон спросил:

- А ты хорошо знала Милу?

Она рассказала - были подруги, еще с детского сада, почти всю жизнь вместе, вот год назад поругались, так жалко, ничего уже не поделаешь. Чего поругались? спросил Антон, Алена ответила: Из-за мужика, - и голос ее дрогнул. Ладно тебе, сказал Антон и обнял ее за плечи.

Антон не любил собственного возбуждения. Вчера Лера не дала ему опомниться: ботинки, платье, корсет, огромная грудь, складки плоти. Она была не в его вкусе: Антон предпочитал миниатюрных брюнеток типа Алены. Лера была старше, Лера была решительна и активна в постели, Лера не давала ему перевести дух, она кончала, содрогаясь всем телом, перекатываясь складками, вздымаясь волнами. Нет, совсем не в его вкусе - но вот сейчас он обнимал за плечи всхлипывающую Алену, а перед глазами снова и снова поднимались холмы грудей, перекатывались барханы плоти.

У выхода из метро выстроились старушки, пожилые пионерки рыночной экономики. Они продавали яйца, хлеб, молоко - все то, что днем купили в магазинах, а ночью вынесли на продажу. Милиция гоняла их, но вполсилы, и, покупая поздно вечером батон или кусок сыра, Антон замечал: покупка эта обставляется с таинственностью, достойной настоящих барыг. Итак, они миновали старушек, бесконечно долго шли между киосков, потом свернули куда-то вбок и через десять минут оказались в темном Аленином дворе. Шли молча, обнявшись, словно превратившись в единый четырехногий механизм. Как иногда бывало под травой, движение полностью захватило Антона. Хорошая шмаль у Горского, подумал он, два косяка - а вставило круто!

В прихожей у Алены горел свет. Будто оправдываясь, она сказала:

- Не люблю приходить в темноту.

Маленькая съемная квартирка, комната, кухня. Из мебели - раздвижная тахта, большой шкаф и телевизор с видеомагнитофоном на табуретке. Антон представил, как по вечерам Алена смотрит тупой американский фильм, курит косяк, надеется, что трава сделает кино чуть интереснее.

Алена предложила чаю, Антон кивнул. Было неловко. Надо что-то сделать… попрощаться и уйти, обнять и поцеловать, сказать что-нибудь, в конце концов.

- Отличная у Горского трава, - сказал он.

- Это Васькина, - сказала Алена. - Хочешь, я тебе отсыплю?

Антон согласился, Алена пересыпала коноплю из металлической баночки в самодельный кулек. Антон смотрел ей через плечо и никак не мог отделаться от наваждения: слышал шумное Лерино дыхание, видел, как падает на пол расстегнутый корсет, освобождаются огромные груди… взяв пакетик, вышел в прихожую, сунул во внутренний карман, завернул в ванную. Вымыл руки, смочил лицо водой, подумал: "Надо либо уходить, либо трахнуть ее немедленно". Антон не любил собственного возбуждения, не понимал, что с ним сегодня происходит. Может, вожделение - как венерическая болезнь, думал он, Лера передала мне, а я должен передать Алене и вернуться в свой привычный, безопасный мир, где от других людей не надо ничего - кроме веществ или денег на вещества.

Мельком он подумал о Косте - вот у кого много денег, вот уж кого интересуют женщины! - подумал о старушках у метро - вот уж у кого не будет денег, сколько бы не продавали они по ночам хлеб и яйца! - и вышел на кухню.

Обнял Алену, заглянул ей через плечо. В руках она держала неумело нарисованную картинку: семь башен высились под синим небом, уже расплывающимся от слез.

Они занимались любовью прямо на ковре. Алена рыдала, и сначала Антон пытался утешить ее, слизывал слезы со щек, говорил какие-то ласковые слова, целовал нежно, старался соответствовать моменту, но чем дальше, тем больше им овладевал какой-то амок, словно в Васину траву насыпали стимуляторов. Он двигался все резче и резче, быстрее и быстрее, Алена всхлипывала где-то далеко внизу - не то от удовольствия, не то в истерике. Вдруг она приподнялась, выскользнула из-под Антона, стала на четвереньки.

- Давай так, - сказала она и снова зарыдала. Глядя на Аленин выпирающий позвоночник, Антон снова увидел полную спину Леры, колыхание плоти, барханы грудей - воспоминание будто прибавило ему сил. Закрыв глаза, он задвигался, быстрее, еще быстрее, чувствуя, как член превращается в деталь неведомой машины. Каждый толчок исторгал из Алениных глаз новые потоки. С последним содроганием Антон рухнул, Аленины руки подломились, она уткнулась лицом во влажное пятно собственных слез.

- Это я ее убила, - сказала она, - я.

Несколько лет назад Поручик, устав от жалоб своей Натальи - квартира превращается в склад, в филиал исторического музея! - купил небольшой подвал в центре Москвы, куда сгрузил свои сокровища. Поручик с Натальей все равно развелись через полгода, но теперь в подвале Поручик хочет открыть клуб "Ржевский", первый гусарский клуб в новой России.

Зимней ночью в пустой квартире Горский представляет Поручика и Сидора. Они пьют уже вторую бутылку "Абсолюта", Поручик размахивает руками, теребит черную бородку, почти кричит. Ты не въезжаешь, говорю тебе, ты не врубаешься! Это не стеб, это не хохма. Ржевский - это символ русского духа! Символ свободы! Идеальный символ! Владимир Сидоров невозмутимо наливает еще по пятьдесят и говорит:

- Чушь.

Сидор пьян, он устал спорить. Он любит Поручика, но эта игра его тяготит. Реальный Ржевский, если и существовал, был прежде всего офицером. Воином. Патриотом своей страны. Героем войны 1812 года. Это - главное, без этого нельзя понять ни анекдотов, ни похабных шуток. Но вряд ли удастся объяснить это Боре Нордману.

А Поручик, выпив водку, все кричит и размахивает руками. Никто не хочет жить, как в Европе! Никто не хочет жить, как в Штатах! Даже если вкалывать днем, как в Штатах,- то отдыхать вечером, как в России. И тут - наш "Ржевский"!

При чем тут Штаты и Европа? думает Сидор. Если бы Поручик спросил меня, я бы сказал: наш ориентир - Япония. Кто такие русские офицеры? Те же самураи. Верность, решительность, честь смолоду, жизнь за царя. Такими мы и должны быть, чем бы ни занимались. Служба - так служба, работа - так работа, бизнес - так бизнес. Но Поручик не спрашивает, а продолжает говорить. Вся Америка вкалывает на свою пенсию, а мы не рассчитываем до нее дожитьВспомни Димона - вот тебе классический случай!

Сидор помнит. Классический случай, ничего себе. Димон украл деньги, чужие деньги, украл по-глупому, не заметая следы, надеясь сбежать. Украл мало - всего полмиллиона. Этого не хватит, чтобы спрятаться. Поручик говорит, символ русского бизнеса? Спроси Поручик меня, я бы сказал, что Димон - просто перепуганный человек, дурачок, обалдевший от легких денег, мужчина, лишенный понятия о чести. Не самурай. Не русский и не бизнесмен.

Но Поручик не спрашивает, ему нравится эта история. Ему нравится бессмысленность, глупость, абсурд. Пока у нас есть такие люди, Америки здесь не будет. Нам не нужен комфорт и надежность, мы ценим напор и грязь! Спроси Поручик меня, я бы рассказал ему про напор и грязь, думает Сидор, я бы рассказал, что такое марш-бросок в полной выкладке. Но Поручик не спрашивает, а рассказывает про секс в России и в Америке, хотя в Америке никогда не был, только по видаку смотрел. Но какой бы он был Поручик, если бы не говорил о сексе? Идеальный секс в Америке - это когда молодая девка с огромными титьками отсасывает и при этом визжит от восторга, не вынимая изо рта. Хошь - забесплатно, хошь - по обговоренному тарифу. А у нас идеальный секс - это секс наперекор всему, уже не хочешь ебать - а ебешь!

Спроси Поручик меня, думает Сидор, я бы рассказал ему про идеальный секс. Потому что идеальный секс, единственно возможный секс, - это секс по любви. Когда раздеваешь девушку - словно ныряешь в прорубь. Когда входишь в нее, словно душу раскрываешь. Когда тебе неважно, что она уже давно живет в другой стране и вы встречаетесь, лишь когда ты прилетаешь повидать сына. Неважно, что она давно тебя не любит, неважно, любила ли она тебя когда-нибудь, неважно, что потом она оденется и уйдет и, может, спишет эти два часа в графу необходимых затрат, расходов за щедрое содержание, за деньги, которые ты все равно давал бы. Давал бы, даже если бы она не приходила к тебе в номер лондонского отеля на те два часа - бутылка "Дом Периньона", огромная кровать, "ну, за встречу!", а потом руки сами находят застежку на платье, а сердце замирает, словно в первый раз. Но Поручик не спрашивает, он переходит от секса к выпивке - какой бы он был Поручик, если бы не говорил о выпивке? Что такое русская выпивка? Это выпивка через "не хочу". Демьянова уха. Широта русской души! Льется из ушей!