ДЕДские народные сказки, или Были-небыли про то, где были — не были

Но — шире-дале, и уже добровольцы-ликвидаторы, наступая да распаляясь, заявляют, что всю полноту возможной ответственности за акцию готовы взять на себя, в том числе с активистами всемирного движения, если таковые впрямь появятся, разобраться лично. Потому что, по их мнению, право топить котят-собачат, а также и любое домашнее животное по мере надобности жизни лишать — есть одно из неотъемлемых прав человека. И оно лишь по чистому упущению не отражено в «Декларации…».

И все же большинством голосов стихийно собравшегося митинга радикальное предложение было отвергнуто. Потому что — говорящий. И поющий. И, значит, — разумный. А разум — это… Не подлежит…

Так что прошло предложение, согласно которому мыслящего кота Василия перевели на более отдаленное место работы и жизни. Стоял в чистом поле у дороги вековой дуб, вот к нему парня и прикрепили. И даже будочку утепленную с пологом поставили, хотя про это в литературном первоисточнике ни слова не сказано, но, может, автор попросту упустил.

И убили двух зайцев сразу. Во-первых, ненавистная и абсолютно непереносимая молодежная тусовка — раз уж не представляется возможным пресечь порочное явление в корне — переместилась на достаточное расстояние, а во-вторых, и с котом так или иначе решилось. Многие соседи даже выразили готовность его подкармливать, на что хозяева ответили мягким отказом, дав понять, что от кота они, вообще-то, никогда категорически не отказывались, а что касается пропитания — сами в состоянии.

То есть они Ваську все-таки по-своему любили, но это ж обычное дело, когда в текучке обыденной жизни как раз для своих близких не то что ласки, но и простого сочувствия как-то недостает. Не исключено даже, что хозяева котом в душе очень гордились, но — и это тоже весьма типично — считали невозможным свою затаенную гордость открыто и безоглядно проявлять, а проявляли, наоборот, всякий скепсис, высказывали всякую иронию да сатиру в адрес него. Чтоб, значит, не зазнался кошак, не загордился, не возомнил о себе. Откуда ж им было знать, что артиста похвалить — как кота погладить. Он от этого цветет и пахнет, и млеет, и мурлычет, и даже превосходит сам себя, притом вне всякой зависимости от преклонного, допустим, возраста. А, стало быть, похвалить кота ученого, так оно вдвойне как бы выйдет…

Впрочем, подкармливали Васю хозяева не долго. И не потому, что какие-то материальные затруднения у них обострились или отношение к нему из-за чего-нибудь резко переменили. А потому что — как ни придут — а тот им: «Спасибо, я сыт. Мой труд же оплачивается». И это все — нисколько не вызывающе, типа, не нуждаюсь в ваших подачках, типа, отказали мне в жилплощади, ну и катитесь вы. А вполне так по-доброму, по-людски.

Словом, просто парень стал своим домом жить и своим ремеслом кормиться. Так ведь и то сказать, ему уж пять лет доходило, а для кота это несомненная зрелость. И даже более того, поскольку он уже не только множество детей на свет произвел, но и те его дедом многократно успели сделать. Правда, знакомство свести ни с одним не довелось, но уж такова жизнь кошачья.

А между тем Василий к тому моменту уже был не Василий, а Кафинэ. Сценический псевдоним себе взял. Чем он других хуже. Но в то же время это диковинное имя и совсем другое, отнюдь не сценическое, истолкование имело. Кафинэ — кандидат филологических наук. То есть не имя вовсе, а ученая степень. Потому что в глубине-то души наш ученый кот всегда очень гордился этим своим прилагательным. Потому что считал себя именно ученым, а не наученным эффектным трюкам, которыми приходилось добывать пропитание.

И очень страдал оттого, что никому не мог объяснить принципиальную разницу между ним, ученым, и любым другим, наученным в процессе дрессировки той или иной степени сложности. Именно — никому, потому что с одним настоящим ученым однажды таки судьба свела мимолетно. Во всяком случае, некий мужчина, случайно очутившийся в поселке, именно так о себе сказал, после того как вновь обрел дар речи, потерянный минутой раньше из-за того, что обыкновенный с виду кот вдруг учтиво к нему обратился, дескать, вы случаем не кандидат каких-нибудь наук?

И мужчина, выслушав Кафинэ, заявил без малейших обиняков: дескать, мы, мировое научное сообщество, ни вечные двигатели, ни ученых котов, ни другие аналогичные бредни не рассматриваем. Принципиально.

— Но я же не бредня! — обиделся кошак.

— Бредня! И чистый эксперимент это бы непременно доказал.

— Так делайте — чистый! Надо мной! Прямо сейчас!

— Не буду. И не потому, что нет условий да оборудования, хотя их нет, а — из принципа.

И ушел.

Таким образом, абсолютно ясно, что к наукам Кафинэ не только отвращения или презрения не питал, а, совсем наоборот, преклонялся перед ними и благоговел. Особенно перед так называемыми точными. Хотя себя ему пришлось честно причислить к гуманитариям.

Ну, а то, что он спину когда-то выгибал да шипел, так это лишь затем, чтобы те, кто его ни за что не хотел принимать всерьез ни как ученого, ни даже как артиста, про него не подумали, будто он думает, будто… Если перефразировать упомянутую выше песенку из несметного кошачьего репертуара.

А чего же тогда, спрашивается, этот ученый кошак, при наличии тщательно скрываемого, но, должно быть, немалого честолюбия, поскромничал так? На жалкого кандидатишку только и позарился, в то время как люди (а не коты!), ничуть не колеблясь, покупают себе и докторские дипломы, и академии бесчисленные под себя учреждают, и в настоящие академии пролезают серой мышью. В отсутствие тех же, образно говоря, котов.

А это, выходит, не что иное, как точное знание собственной цены. А если не совсем точное, то неточность допущена в сторону занижения, но никак не наоборот. Что о многом говорит и весьма дорогого стоит. Хотя, конечно, смотря на чей вкус.

И ведь правда же, Кафинэ этот знал никак не меньше, чем полагается знать настоящему кандидату филологических наук. Даже — наверняка больше. Конечно, могут сказать, что его знания были бессистемными, поверхностными, случайными и даже вульгарными кое в чем, если не во всем. Но, во-первых, вышеперечисленное достаточно субъективно — раз наука не точная; а во-вторых, корректно ли заявлять о бессистемности, например, когда тут, быть может, имеет место такая сложная, разветвленная, но, в конечном счете, чрезвычайно изящная и логически безупречная система, что, узнай мы ее и пойми, у нас бы захватило дух и глаза из орбит выскочили!

Но уж в чем ученый кот точно проигрывал по-крупному ученым людям, так это в терминологии, зная которую, можно было ничего больше не знать и замечательно себя чувствовать. И он отдавал себе в этом полный отчет. Терминологией не владел совершенно, изъяснялся абсолютно не по-ученому. Так ведь — кот. А котам вращаться в научных кругах нет никакой возможности…

Между тем молодежь, вслед за Кафинэ перебравшаяся в окрестности дуба, очень быстро преодолела первоначальную дистанцию, отделявшую ее от солиста и менестреля, что точно так же сделала бы и в отношении не только, к примеру, цепко удерживающего ключевые позиции Евгения Петросяна, но и даже в отношении самого великого Димы Билана, поселись они под дубом да начни за столь же скромную плату питать эту публику своим искусством да своей эрудицией.

Началось, как обычно, с простых и якобы дружеских фамильярности да панибратства, попыток напоить исполнителя пивом да поглядеть, каков он в нетрезвом состоянии, а дошло до откровенного неуважения и совсем уж циничного привязывания пустой консервной банки к хвосту. Когда же гордый Кафинэ отказался носиться с этой банкой вокруг дуба, его избили. Пакетом с чипсами — по носу. Не так больно, как унизительно.

И неизвестно, чем бы все это кончилось, но зарядили дожди, наступила осень, и молодежь перестала тусоваться в окрестностях дуба. Нашла себе другую площадку. Опять в населенном пункте, но на сей раз у магазина. Потому что там был единственный на всю округу фонарь. И тут уж людям на ком-то конкретно сорвать злость возможности не было — молодежь-то, и это понимали все, выбирает места для излюбленных безобразий стихийно и непредсказуемо. Так что помитинговал народ опять, излил раздражение друг дружке, выпустил пар да и смирился. До следующей передислокации своих, между прочим, обалдуев и обалдуек.