Туристы

Часов в девять она пустилась в обратный путь. Было уже темно, и дорожные знаки блестели в свете фар четырехугольными лунами. Юлианна не очень хорошо запомнила дорогу. Поэтому она изрядно поколесила по Парижу, высматривая указатели на Сен-Жермен-ан-Лэ. Наконец она остановилась у бензозаправки, чтобы спросить, как ей туда доехать, и только тогда выбралась за город.

Она сильно припозднилась. Было уже десять часов. Потом стрелки подобрались к одиннадцати. И вот уже половина двенадцатого. Когда она приехала, в окнах было черным-черно. Фонарь на крыльце тоже был потушен. В доме все спали. Юлианна подошла к двери и начала тыкать ключом в замочную скважину, ключ никак не хотел в нее влезать. Изнутри что-то мешало. Там был вставлен другой ключ. Должно быть, его там забыли. Конечно, забыли, что еще может быть! Ведь так же? Тут пошел дождь. Во дворе заскулил пес. Задрав кверху морду, он беспокойно бегал по двору. Юлианна достала другой ключ, которым пользовалась, когда ходила кормить собаку. Она отперла замок, вошла во двор и захлопнула за собой калитку. Пес умолк, перестал носиться и замер, глядя на нее. Дождь усилился и струился в темноте, поливая землю. Собака уплелась в дальний конец дворика и улеглась под навесом. Юлианна пошла за ней, земля там еще не промокла. Собака тихонько поскуливала. Юлианне послышалось, что на втором этаже кто-то плачет. Где-то за занавесками кто-то приглушенно рыдал. Собака подползла к Юлианне. Юлианна протянула руку, почесала ее за ухом, потом заползла поглубже под навес и легла, прижавшись к сырой собачьей шкуре.

Проснулась она, когда было уже светло. На жесткой земле она так отлежала себе спину, что было не разогнуться. Она медленно поднялась, отперла калитку, вышла из собачьего дворика и направилась к кухонной двери. Там было не заперто. Она вошла в дом. Мадам Жилу убирала посуду после завтрака. Она молча обернулась и посмотрела на Юлианну. На секунду обе замерли в безмолвной тишине. Не слышно было ни звука: не звякнула ни одна чашка, не скрипнула ни одна дверца. Мадам Жилу отвела взгляд.

– Иди и собирай свои вещи, – объявила она, глядя в окно.

Юлианна стояла потупясь, не видя ничего, кроме своих перепачканных джинсов. Из груди поднялся какой-то хрип.

– Что я такого сделала? – спросила она сдавленным голосом.

Мадам Жилу начала загружать чашки в моечную машину:

– Я позвонила в туристическое агентство, – сообщила она. – Твой билет поменяли на сегодняшний день.

– А как же Гийом? – спросила Юлианна. – Не могу же я вот так вдруг его бросить!

– Неужели ты думаешь, что я доверю тебе моего сына? Ты ясно показала, что на тебя нельзя положиться. Сегодня я сама провожу его на автобус. Он пообедает с нами на работе. Со временем мы подыщем ему новую няню.

– Но он же привык ко мне. Он ждет, что я буду с ним.

Мадам Жилу громко расхохоталась:

– Привык к тебе? Ждет тебя? Ты воображаешь, что маленький ребенок долго будет что-то помнить? Гийому четыре года. Через месяц он тебя забудет.

Последний час перед отъездом она провела, сидя одна в своей комнате. Пальто перекинуто через руку. Чемодан выставлен к порогу. Она глядела в окно, где виден был собачий дворик и закрытый брезентом бассейн. Юлианну знобило, хотя тело пылало от жара. Сначала она перебирала в уме все, с чем ей удалось удачно справиться до этой заграничной поездки. Экзамены, скаутский лозунг, школьные концерты, продажа вафель, проверка выученных слов, уличный сбор средств на благотворительные цели, экзамен на право вождения машины, «Отче наш» – собранные вместе кусочки склеивались в единый коллаж, говорящий о ее заслугах. И вот чем она кончила – выгнана как не справившаяся нянька! Ей даже не дали попрощаться! Мадам Жилу уехала, забрав мальчика. Поймет он, что случилось? Или обидится на нее? Нет! Все будет так, как сказала мадам Жилу, он просто ее забудет. Мадам Жилу права. Много ли запомнила Юлианна из того, что с ней было в четырехлетнем возрасте? Честно говоря, почти ничего. Тут раздался звук подъезжающей машины. За Юлианной приехала мадам Жилу. Она только посигналила, не выходя из машины. Юлианна выволокла свой чемодан и погрузила его в багажник. Не успела Юлианна сесть в машину, как мадам Жилу потребовала у нее ключи. Всю дорогу до аэропорта «Шарль де Голль» она перескакивала из ряда в ряд, не снижая скорости, будто на слаломных гонках, и, высадив Юлианну, бросила ее у терминала номер один как неодушевленный груз. Юлианна немного постояла, пережидая, пока пройдет тошнота. Она зябко куталась в пальто, но заставила себя дышать ровно. Два с половиной месяца. Неужели все кончено? Она вернулась на исходную позицию с потяжелевшим чемоданом и с досрочно отмеченным обратным билетом. В конце концов Юлианна не выдержала и капитулировала, решив следовать известному правилу, принятому в горах Норвегии, которое гласит, что никогда не поздно вернуться. Но до чего же пакостно было у нее на душе! Она чувствовала себя как побитая. Неужели она удерет, поджав хвост, и вернется домой? Юлианна огляделась в окружающей толпе, посмотрела на бизнесменов с невидящим взглядом, на беззаботных туристов с рюкзаками, на мальчика с табличкой на шее, на которой было написано: «Я путешествую один», и в тот же миг поняла, что норвежское правило для оказавшихся в горах путников давно отменено, что нет ничего позорнее, как вернуться с полпути. С пылающей от жара головой она быстро схватила свой чемодан и потащила его ко входу в метро. Купив билет на голубую линию, соединяющую аэропорт с центром Парижа, по которой курсировали самые скоростные поезда, почти нигде не останавливающиеся на промежуточных остановках, она села в вагон, мысленно сказав себе: «Какого черта! Ничего, они все у меня еще увидят! Я им всем покажу!»

Рю-де-ла-Рокетт вся сверкала неоновым светом. Разноцветные световые трубки отбрасывали на стены сполохи, пронзительные, как световые сирены. Белые огни горели над «Ла Таволой», фирменным желтым цветом «Кодака» светились вывески фотомагазинов, алым пламенем полыхала световая реклама кафе «Бастилия». Вроде Репербана, только без проституток. Юлианна остановилась перед массивной дубовой дверью, стиснутой с двух сторон пунктом обмена валюты и шоколадной лавкой. Она позвонила, и дверь со скрипом отворилась. Во дворе у мусорных ящиков одетый в передник парнишка с азиатской наружностью выбрасывал рыбные потроха. Две кошки пели на разные голоса, вознося благодарственную застольную молитву. Пройдя парадное, Юлианна очутилась на узкой лестнице. Дойдя до самого верха, она снова позвонила. В замке щелкнул ключ. Дверь отворилась. На пороге стояла дама в шелковой блузке, юбке колоколом и отороченных мехом домашних тапочках. Глаза, окруженные густыми морщинами. На запястьях браслеты из цветных бусинок.

– Добрый вечер! – краснея, поздоровалась Юлианна. – Это я вам звонила сегодня по поводу вашего объявления.

– Норвежская девушка, так, кажется?

– Да. Моя фамилия Бие.

– Ну, заходи, пожалуйста!

Дама отодвинула красную портьеру. За портьерой открылась небольшая комнатка. Деревянные перегородки и открытый очаг в дальнем углу делали ее больше похожей на деревенскую хижину, чем на парижскую квартиру. У стены лежали штабелем березовые поленья. Домотканый коврик, как снегом, был усыпан берестяной трухой. Старушка села на обтянутый зеленым велюром диван и достала из узорного футлярчика дамскую сигару. Юлианне она жестом предложила располагаться в накрытом чехлом кресле.

– Меня зовут мадам Чичероне, – заговорила хозяйка. – Но пусть тебя не обманывает звание, которым я титулуюсь. Я никогда не была замужем, а всего лишь состарилась. Скажи мне, сударыня, фрекен Бие из Норвегии, ты куришь? – Мадам прикурила свою сигару от увесистой зажигалки в форме кубика. – Нет? А вот я да. По пачке «Флёр де Саванн» в день. Названием они напоминают цветы, но вот запах от них далеко не цветочный. Почему сигарам дали такое название, ума не приложу. Но с другой стороны, духи моей матушки имели божественный аромат, а назывались «Флёр де табак». Так что понимай как знаешь! Кроме того, я каждый день на ночь выпиваю рюмку крепкого спиртного с сельтерской или две, когда есть особенный случай, и собираюсь продолжать так до самой смерти, каковая, если смотреть правде в глаза, очевидно, не заставит себя долго ждать. Хотя кто знает? Я и сама не ожидала, что проживу дольше восьмидесяти, иначе не заключила бы пари на эту тему с моим старым другом Артюром Бертраном. Впрочем, это все равно уже не имеет значения, голова у него еще и тогда-то, мягко говоря, начала сдавать, а если называть вещи своими именами, то, можно сказать, начиналось старческое слабоумие. Так вот, с тех пор я, как видишь, дожила чуть ли не до девяноста, а Артюр лежит в земле, его похоронили на кладбище Пер-Лашез, где покоятся сплошь разные знаменитости. А для себя у меня заготовлен пятачок на Монмартрском кладбище, там на холме самое романтичное место. И не надо делать такое грустное лицо, все мои друзья умерли, так что остается только вернуться к моим цветам саванны, и я стою на том, чтобы непременно выкуривать пачку каждый день, потому что к старости у человека остается все меньше и меньше радостей, зато всякая радость доставляет тем больше удовольствия. Я еще помню то время, когда только начали печатать на сигаретных пачках предостережения. Не скажу, когда точно это было, зато хорошо помню свою реакцию. Я курила с тринадцати лет, иными словами – курильщица с семидесятитрехлетним стажем, так что, если считать, что я в среднем выкуривала пачку в день, получается, что выкурила пятьдесят тысяч «житан», «голуаз» и «флёр-де-саванн», а вон, до сих пор все смолю и, глянь-ка, все еще жива. Здоровья у меня нет. Сил тоже. Но вот живуча!