Чероки

— Я знаю, — ответил Бенедетти, — я знаю и именно поэтому звоню вам домой. Мне не хотелось обсуждать это с вами в его присутствии. До чего же они неприятны, Шав, все эти кадровые проблемы! Неужели их нельзя избежать? Разве не лучше было бы нам всем стать простыми и искренними, жить во всеобщей душевной гармонии… ну, не знаю, не знаю, возможно ли это. А вы что думаете, Шав? Шав, куда вы пропали?

— Да я слушаю, — сказал Жорж.

— Ладно, — резко заключил Бенедетти, — значит, постарайтесь отыскать эту птицу, договорились? Живую или мертвую, и, если возможно, не позже понедельника. Доброй ночи.

— Доброй ночи, шеф, — ответил Жорж.

10

В субботу, во второй половине дня, Фред ехал по убогим улочкам Монружа в желтой, взятой напрокат «Мазде». Было прохладно, все заливал какой-то белесый свет, в тяжелом воздухе царило безмолвие. Фред включил было радио, но там какие-то люди с пресыщенными голосами занудно препирались насчет Брамса, и он решил обойтись без Брамса.

В конце одного переулочка по правую сторону виднелись ворота с распахнутыми решетчатыми створками. Фред проехал в ворота и остановил машину перед длинным грязно-белым зданием, окруженным небольшим парком, по аллейкам которого медленно передвигались представители третьего возраста, кто в одиночку, кто парами, где один иногда тащил за собой другого. Кое-где были расставлены скамьи, на них тесными рядками, как птицы на ветках, также сидели глубокие старики. У входа в здание медсестра-стажерка везла в кресле на колесиках молодого дебила, закутанного в клетчатое сиренево-зеленое одеяло, откуда торчали только его бесформенная голова да ноги в свисающих синих тапочках. Одна из тапочек, регулярно спадая с ноги, волочилась по земле, и молодой человек прямо-таки трепетал от счастья всякий раз, как стажерка нагибалась, чтобы поднять ее перед тем, как покатить кресло дальше, ласково обращая внимание больного на чахлые кустики среди косматой серой травы, где шныряли запаршивевшие кошки. Фред поднялся по трем ступенькам крыльца и пересек нечто вроде холла, где старичок с зубами, торчащими как у кролика, попросил у него сигаретку, только одну сигаретку, на что Фред любезно посоветовал ему сдохнуть поскорей.

За стеклянной перегородкой сидела грузная, коренастая, медлительная женщина простоватого вида, в одежде санитарки. Фред подошел к ней и сказал, что хочет навестить господина Леона Ришо. Женщина провела пальцем по смятому списку пациентов.

— Он в тяжелом состоянии, — сказала она.

— И что это меняет? — спросил Фред.

Женщина бросила на него угрюмый, тупой взгляд.

— Поймите, — внушительно заявил Фред, — у него из близких один только я и есть. Пускай он увидит меня перед тем, как… ну, в общем, последний раз.

— Номер 3, — сказала санитарка, ткнув пальцем в сторону коридора.

Фред вошел в коридор. Там царила удушливая смесь запахов скисшего супа, моющих средств и испражнений, главным образом испражнений; к тому же и стены были выкрашены в желтовато-коричневый цвет — все это, по мнению Фреда, выглядело и чудовищно, и смешно. Двери палат были снабжены зарешеченными окошками; первую забаррикадировали стулом, а в самой комнате стояли шесть кроватей с больными, из них три — с металлическими поручнями, не дававшими лежачим свалиться на пол; оттуда не доносилось ни звука. Дверь второй была заперта, и за ней тоже стояла тишина. Дверь третьей опять-таки была закрыта, но внутри слышались голоса — два мужских голоса, один молодой, терпеливый, второй старческий, капризный.

— Мне уже вставили трубку для еды, — скрипел старческий голос. — А теперь, значит, вторую, с другого конца. Это еще для какой надобности?

— Она облегчит вам жизнь, — храбро врал молодой терпеливый голос. — С ней вашему организму будет легче функционировать. Разве вы не хотите, чтобы ваш организм функционировал лучше?

Старческий голос разразился циничным смехом.

— Да идите вы подальше со своими фокусами, а меня оставьте в покое. Был у меня кузен, — продолжал он без всякой связи с предыдущим. — Есть у меня кузен, Грасьен…

Голос внезапно смолк. Фред, пристроившись поближе к двери, затаил дыхание.

— Да, и что же ваш кузен? — напомнил второй голос. — Кузен Грасьен?

— Вот он бы такого никогда не стерпел, Грасьен. У него все они бегали как ошпаренные, докторишки эти.

— Вы его очень любите, да? — подсказал второй голос. — Вы его очень любили, своего кузена?

— Еще чего! — фыркнул старческий голос. — У него они бегали как ошпаренные. Да и деньжата…

— Да?

— А потом он уехал. Может, и помер уже, кто знает. У всех ведь один конец. Все в гроб ложатся.

— Да, это верно, — признал молодой голос, — у всех один конец.

— А потом, денежки-то, все его денежки, — сипел голос, точно дряхлый орган, — они ведь были его собственные. Не мои. И уж я-то их не взял бы ни за какие коврижки. Что упало, то пропало, — непонятно закончил он.

Тут Фреду пришлось выпрямиться, поскольку в конце коридора показался инвалид, который бесконечно медленно тащился в его сторону, цепляясь за поручень на стене. Так что какие-то обрывки разговора Фред упустил. Инвалид прополз мимо Фреда, даже не взглянув на него, и скрылся, а Фред снова приник к двери, почти не дыша.

— Им не терпится узнать, где он, — продолжал старик. — Деньжата… с ними вечная история, всем они нужны, да побольше. Но ко мне с этим пусть не лезут. Грасьен уехал, и никто не знает, куда он подевался. И меня пускай не ищут.

— Да кому нужно вас искать? — терпеливо спросил второй.

— Они думают, я могу им сказать, — снова заскрипел дряхлый одышливый голос, — но пусть знают, ничего я им не скажу. Надо им сказать, что я не скажу. Надо им сказать, что я не знаю.

— Ну хорошо, — сказал второй, — я вас оставлю. Загляну завтра.

— Надо им сказать… — слабо, но упрямо простонал старик.

Фред выпрямился, принял безразличный вид, и тут обладатель молодого голоса вышел из палаты. Это был курчавый брюнет, похожий на прилежного ученика, в очках без оправы и белом халате с поднятым воротом. Проходя мимо Фреда, он метнул на него оскорбленный взгляд. Фред дождался, когда он окончательно исчезнет из виду, стащил халат, обвисший на деревянной культе вешалки, словно вялый осенний лист, и надел его; халат обтянул его, как перчатка, только грязная. Толкнув дверь, Фред вошел в палату.

У Леона Ришо было длинное иссохшее лицо; большие бледные глаза утонули во впалых глазницах, на висках остались скудные седые завитки, зато из ушей и носа торчали длинные седые волосы. Он лежал на кровати в грубой полосатой пижаме, выложив поверх простыни тощие руки со сжатыми кулаками. Фреду повезло: три кровати из шести были свободны, а две остальные заняты то ли спящими, то ли уже мертвыми пансионерами. Старик недоверчиво воззрился на незнакомца, усевшегося в ногах его постели.

— Я доктор Пероне, — объявил Фред. — Теперь я буду вами заниматься.

Старик принял эту новость без всякого энтузиазма.

— Итак, — продолжал Фред, — как мы себя чувствуем сегодня, месье Ришо?

Вместо ответа Леон Ришо только моргнул и скривил губы в безропотной усмешке.

— Мой ассистент (Фред указал на дверь) только что рассказал мне о проблеме с вашим кузеном, месье Ферро. Месье Грасьеном Ферро, ведь так?

Старик тотчас испуганно сжался.

— Я гляжу, вы взволновались, — безмятежно констатировал Фред. — Стало быть, эта проблема вас сильно заботит.

Старик резко вздрогнул и энергично замотал головой. Нужно было спешить: каждую минуту в комнату могли войти. И Фред решил действовать напрямик. Он придвинулся к Леону Ришо и схватил его за плечо.

— Вам лучше рассказать мне все как есть, месье Ришо, — ласково сказал он. — Ну-ка выкладывайте, что знаете. Вот увидите, после этого у вас сразу полегчает на душе. Вы успокоитесь. И никто больше не будет к вам приставать.

Старик заметался в постели, потом в панике открыл рот, но Фред проворно закрыл его ладонью.