Чудесные занятия

Вы, разумеется, помните — правда, вы не можете помнить того, что никогда не читали, хотя бы по той простой причине, что на страницах книги еще не успела высохнуть типографская краска, — что в рассказе речь идет о таинственном буэнос-айресском кружке единомышленников, объединенных любовью и нежностью к вам, к актрисе, которую в рассказе зовут Гленда Гарсон, но о ее ролях в кино и театре говорится с достаточной определенностью, чтобы ваш любой почитатель мог бы узнать именно вас. Рассказ очень прост: члены кружка так любят Гленду, что не могут смириться с тем, чтобы ваше актерское совершенство — чего жаждет и требует истинная любовь и чего, несомненно, стремились добиться вы во время съемок — портили посредственные режиссеры. Как в любом произведении, предполагающем катарсис, кульминацию, связанную с очистительной жертвой, правдоподобие в этом рассказе уступает место поискам сокровенной извечной правды; так, члены кружка делают все возможное и невозможное, чтобы добыть копии фильмов, и вырезают либо переделывают неудачные эпизоды, исправляя непростительные промахи оригинала. Полагаю, что вы, как и они, не станете печалиться по поводу практической невозможности подобной операции, каковая и описана в новелле без лишних подробностей; все свершается благодаря вере и деньгам; наконец члены кружка завершают работу и переживают счастье седьмого дня творения. Счастье — главным образом потому, что в этот же день вы объявляете о своем уходе из театра и кино, — сами того не зная, вы завершили работу кружка, которую время и новые фильмы могли бы свести на нет, и придали ей окончательное совершенство.

Сами того не зная… Ах, Гленда, я — автор рассказа, но сейчас я вовсе не уверен в том, что представлялось мне таким понятным, когда я писал его. Сейчас ко мне пришел ваш ответ, и что-то, не имеющее ничего общего с доводами рассудка, вынуждает меня признать, что уход Гленды Гарсон из кино — неоправдан, неестествен, слишком связан с деятельностью неведомого вам, далекого кружка. Но я продолжаю пересказывать новеллу, хотя сейчас ее финал кажется мне ужасным, тем более потому, что я должен рассказать его вам, но не сделать этого — нельзя, потому, что таков действительный финал новеллы, и вот уже добрых десять дней его знают читатели в Мехико, а главное, потому, что его знаете вы. Все просто: год спустя Гленда Гарсон решает вернуться в кино, члены кружка узнают об этом из газет и, удрученные, вынуждены признать, что невозможно вновь начать работу, которую они ощущают как законченную, полностью завершенную. Им остается только один способ защитить совершенство сделанного, достигнутое с таким трудом счастье: Гленда Гарсон не будет сниматься в объявленном фильме, кружок сделает все необходимое, чтобы этого не случилось никогда.

Таков, как вы видите, один из рассказов в книге — с налетом фантастического или невероятного; подобным образом построены и остальные новеллы сборника, врученного мне издателем перед самым моим отъездом из Мехико. То, что вся книга названа по этому рассказу, объясняется тем, что только в нем звучала для меня несколько ностальгическая влюбленность, какую ваши имя и образ пробуждают во мне с тех пор, как в лондонском театре «Олдвич» [326] я увидел шелковый бич ваших волос, хлещущий по обнаженному торсу маркиза де Сада [327]; уже не помню, когда я выбрал заглавие для всей книги, отделив таким образом эту новеллу от остальных в сборнике, и, вынеся ее название на обложку, придал ей дополнительный вес; так же и для вашего последнего фильма, который я видел три дня назад здесь, в Сан-Франциско, кто-то выбрал название «Hopscotch», кто-то, кто знает, что это слово переводится как «Игра в классики» [328]. Письма в бутылках дошли до адресатов, Гленда, но море, по которому они плыли, — это не море кораблей и альбатросов.

Поначалу, увидев афишу фильма, я с иронией подумал: я приехал в Сан-Франциско для того, чтобы прочитать курс лекций студентам Беркли [329], и теперь смогу их развлечь совпадением названия фильма и названия моего романа, о котором должен был рассказывать здесь. Гленда, когда я увидел фотографию главной героини, то впервые понял, что такое действительно страх. Приехать из Мехико с книгой, на обложке которой стоит ваше имя, и увидеть ваше имя на афишах фильма, названного так же, как одна из моих книг, — это одна из тех игр, в которые судьба любит играть со мной, но это отнюдь не все, это было пустяком до тех пор, пока в темноте зрительного зала бутылка не разбилась вдребезги, — так я получил ваш ответ, повторяю: ответ, потому что не могу и не хочу верить, что это — отмщение.

Нет, это не отмщение, это приглашение за пределы всего допустимого, приглашение к путешествию по земле, лежащей вне всех земель. Фильм — ниже всякой критики — поставлен по какому-то шпионскому роману и не имеет ничего общего ни с вами, Гленда, ни со мной; потому-то я и почувствовал, что невероятно глупый, сделанный на потребу дурного вкуса фильм скрывает нечто иное, нечто непредставимое; поскольку подобным фильмом вы не могли мне ничего сказать, и все же сейчас вы — Гленда Джексон, и, коль скоро вы согласились сниматься в картине с таким названием, я не мог не ощутить, что это сделано Глендой Гарсон, пришедшей со страниц новеллы, где я вас так называю. То, что картина — малоинтересная шпионская комедия — не имеет ничего общего с тем, что было написано мною, как раз и заставляет меня признать как очевидное: здесь — шифр, код, которые словам на какой-либо заранее оговоренной странице газеты или книги придают новый смысл — послание, понятное тому, кто владеет ключом. И это так, Гленда, именно так. Нужны ли какие-либо доказательства той, кто направила мне послание и кто не приемлет логических доказательств?! Я говорю все это для других, для тех, что прочтут мой рассказ и увидят ваш фильм: для читателей и для зрителей, что являются простодушными посредниками при нашем обмене посланиями, а именно таковы только что вышедший из печати рассказ, только что вышедший на экраны фильм и это письмо, которое, неведомо как, заключает в себе и рассказ, и фильм и подводит под ними черту.

Перехожу к резюме, нам с вами уже малоинтересное. В фильме вы любите шпиона, пишущего книгу под названием «Hopscotch», где он разоблачает грязные махинации ЦРУ, ФБР и КГБ, премиленьких организаций, на которые он работал и которые теперь не жалеют сил, дабы его убрать. С собачьей преданностью, порожденной любовью, вы помогаете ему инсценировать несчастный случай, благодаря чему враги считают его погибшим; а вас ждут мир и покой в каком-то уголке земли. Ваш друг издает книгу «Hopscotch» — но это не мой роман, — книгу, которая, задумай какой-нибудь издатель бестселлеров опубликовать ее в испаноязычной стране, несомненно будет называться «Игра в классики». В финале фильма есть кадры: экземпляры книги в витрине; наверное, так же смотрелся мой роман в витринах североамериканских книжных магазинов, когда несколько лет назад его выпустил «Пантеон Букс». В рассказе, только что изданном в Мехико, я убил вас, Гленда Джексон, символически; в фильме вы способствуете столь же символической смерти автора книги «Hopscotch». В фильме вы, как всегда, молоды и красивы, а ваш друг — старый писатель, как я. Со своими друзьями по кружку я понял, что только исчезновение Гленды Гарсон утвердит навеки нашу любовь; и вы тоже поняли, что ваш друг, чтобы любовь была спасена, должен исчезнуть. И теперь, заканчивая письмо со смутным страхом перед чем-то столь же смутным, я осознаю, что ваше послание — не отмщение, оно — бесконечно прекрасная симметрия: героиня моего рассказа едина с героиней вашего фильма, потому, что вы так пожелали, потому, что только двойное подобие смерти во имя любви могло их соединить. Здесь, на земле, к которой не может привести никакой компас, мы с вами, Гленда, глядим друг на друга — я, дописывая письмо на берегу залива, и вы, где-то, наверное в Лондоне, гримируясь перед выходом на сцену или разучивая роль в новом фильме.